Так и было
Шрифт:
После мороза и ледяного, промозглого ветра в сухом, протопленном с утра доме младшие Ивановы начали распахиваться и тут же пустились в дружный рев - заныли в тепле перемерзшие, посиневшие ручки-палочки. Пока растирали их, хозяйка вытащила из печи и поставила на стол большой чугун, миски и стала разливать щи.
– Колхозная капуста под снег ушла, из нее и варю. Вы ешьте, ешьте, я еще налью, кому не хватит.
В другое время из одной деревенской деликатности миски для добавки в чужом доме постеснялись бы тянуть, а тут щи такими вкусными показались, что обо всем забыли. За едой один по одному и засыпать начали.
– Вот гостьи-то какие оказались, -
– Что же мне делать? Не разбудить ведь?
– Пусть спят. Постелю на полу, кучкой и улягутся, - сказала хозяйка.
– Переночуете, а завтра в бане вас устрою - сама видишь, у меня семеро по лавкам, - ее лицо приняло скорбное и извинительное выражение.
– Я понимаю, - поспешила согласиться мать.
– В баньке нам хорошо будет, и вас стеснять не станем. Вот только отблагодарить нечем…
– О чем ты?
На другой день перебрались в баню. Она была сделана по-черному. Чтобы протопить ее, приходилось всем выходить на улицу, но стены были, крыша над головой - тоже, что еще надо? Снаряды не рвутся, пули не щелкают - благодать! Однако убегавший разыскивать поле, на котором осталась капуста, Гришка вернулся расстроенным:
– Тиф какой-то в деревне!
Мать всплеснула руками:
– Этого еще нам не хватало! Да как же так? Мы в земле жили, и то до этой заразы не дошло, а здесь в тепле тиф развели. Сыпняк, что ли?
– спросила у Гришки.
– Животами маются.
– Брюшняк, значит. Ну попали из огня да в полымя, а я-то радовалась.
– Послушала бы меня, так…
– Замолчи! Еще раз попрекнешь, не знаю, что с тобой сделаю!
«Молчи, замолчи!» Когда взрослые не правы, сомневаются или не могут что-то толком объяснить, они так и прерывают неприятный для них разговор. И молчишь - куда денешься? А сами порой что делают? Летом собрались уходить - и вернулись. Пока на второй заход поднялись, немцы впереди оказались. И зимой, когда Валышево переходила из рук в руки, двадцать раз можно было избавиться от немецкой каторги. Сказал матери об этом, так какой крик подняла. Военные тоже хороши. Скомандовали - так никто бы и рта не раскрыл, и все бы свободными были. Не находил Гришка ответы на мучившие его вопросы ни раньше, ни теперь. Не знал он и не понимал, что много бед совершается из-за того, что люди продолжают надеяться на лучшее до последнего своего вздоха, не знал и того, что к таким неистовым иногда и приходит избавление от несчастья, а то и спасение.
8. Безногий
Тамару застудили. Покашляла она несколько дней, помаялась в горячечном бреду - и затихла.
Мать обмывала умершую, забыв выгнать на улицу маленьких и не замечая их немых ртов, копившегося в глазах ужаса и непонимания. Лицо ее было сосредоточенно и горестно, руки деловиты. На Тамару не скатилась ни одна слезинка - если бы все дети, которых мать выносила под своим сердцем, выжили, их было бы пятнадцать. Умирали в мирное время, в тепле и сытости, а уж тут, как говорят, сам бог велел.
Из чужих досок, чужим молотком Гришка сколотил маленький ящик, в него положили Тамару и отнесли в соседнюю деревню Великое Село, где было кладбище. Гришка ломом выдолбил небольшую ямку, лопатой выкидал из нее мерзлую землю и снег, еще чуть углубил, и в этой ямке, на чужом кладбище, о чем больше всего горевала мать, предали земле не успевшую сказать и слова младшенькую.
С первого дня на новом месте пошла в котел капуста. Она, пусть и мороженая, хороша на заправку, а если варить
Как- то ночью, приняв гумно, в котором фрицы держали лошадей, за склад боеприпасов, наш летчик сбросил на него бомбу. Убитых лошадей немцы оттащили в поле и бросили. Появилось мясо. Притащат мать или Гришка кусок, не уследят, так кто-нибудь схватит сырое -и в рот. Из чугуна, еще не проваренное, выхватывали и глотали, не прожевывая, чтобы не отобрали. Маленькие оживали, кричали и даже дрались при виде еды. В остальное время были ко всему равнодушны, не разговаривали, не смеялись и даже не плакали. На их тусклые, как у стариков, глаза, поникшие головы и молчаливые рты было страшно смотреть.
Поговорку о том, что голодному все лепешки снятся, Гришка слышал давно, но смысл ее понял лишь в Дедовой Луке, где большую часть дня, чтобы сохранить силы, все лежали, грея желудки поджатыми к ним коленями, не в силах избавиться от видений только вытащенных из печи духовитых буханок хлеба, пышущих жаром высоких горок блинов, полных кринок молока и сметаны, желтых, поблескивающих на солнце кусочков масла. Мать запрещала говорить о еде, но и сама иногда не сдерживалась и начинала вспоминать, как пекла пироги, жарила баранину, свежую печень, почки, грибы, сало. Гришку сводили с ума закопанные в Валышево сухари. Он думал о них целыми днями, они снились ему длинными зимними ночами, и чудилось, что сухарей осталось много и, если их принести, семья будет сыта целый месяц. Может, даже больше. Конечно, больше, если сухари не грызть, а брать в рот и ждать, пока они растают. И потому, когда в баньку зашел председатель колхоза и предложил сходить за едой в Валышево, в глазах мальчишки зажегся азартный огонек. Мать запротестовала:
– Чего надумал, Никифор! Приспичило, так иди, а Гришку не отпущу! Связался черт с младенцем!
– Напрасно ругаешься, Мария, я же не неволю, - покладисто сказал председатель и, согнувшись в дверях пополам, вышел.
Гришка - за ним. Всегда ли в его возрасте, когда и самостоятельность появляется, и убеждение в собственной безопасности не подвергается сомнению, слушают матерей?
Пошли. Большую часть пути миновали благополучно. Налегке шагается быстро, и время в разговоре летит незаметно.
Перед Гусино, справа, показалась группа фашистских солдат в белых маскировочных костюмах. Остановились, посмотрели на Гришку и председателя, но стрелять не стали.
– Разведчики!
– тихо, будто его могли услышать, сказал дед Никифор. И еще тише: - Не повернуть ли нам восвояси?
Мальчишка подумал о том же, да сухари опять словно увидел, запах их почувствовал, забытый вкус размягченного в кипятке хлеба и, сглотнув голодную слюну, упрямо затряс головой:
– Нет, дед Никифор, мне обязательно надо дойти до Валышево.
Председатель потоптался на месте, однако пошел за ним.
Снег близ Гусино весь в черных пятнах свежих воронок, между ними виднелись трупы немцев и красноармейцев.
– Вот оно как!
– снова остановился дед Никифор.
– Брали, выходит, но опять не удержались. Эх ты, мать честная!
Дома в деревне стояли непривычно редко. На месте двух свежих пожарищ в солнечное небо вились серые клубы дыма…
– А вдруг наши еще в Гусино? Давай посмотрим, а?
– нетерпеливо ухватил за рукав председателя Гришка.