Так и было
Шрифт:
– Не надо!
– вскричал Гришка.
– Нехорошо это!
– Почему? Мертвому они не нужны, а у меня ноги больные, их беречь надо. Помоги стянуть.
– Нет! Ни за что!
– Ну и не надо. Без тебя управлюсь.
Мальчишка отошел в сторону и отвернулся, чтобы не видеть постыдного, по его разумению, дела, а дед Никифор разохотился и, добыв одну пару валенок, стал стягивать другую. Гришка снова пытался его остановить, но председатель отмахнулся:
– Не твоего ума дело. Сходи лучше на фрицевскую кухню, она за дальним концом деревни в леске стоит, и попроси кофейку.
Гришка недоверчиво посмотрел на председателя:
– А дадут?
– Кто знает, мне один
Клянчить у немцев кофе мальчишке не хотелось, но и деда ослушаться не посмел. Решил, что один раз попросит, а дожидаться черпака по голове или пинка под зад не станет. Один раз и попросил. Повар согласно кивнул головой и налил котелок почти до краев. Мальчишка сказал спасибо и осторожно, чтобы не расплескать драгоценный напиток, понес его в подвал.
Дед Никифор еще не вернулся, а от кофе шел такой запах, что Гришка не удержался и отпил два больших глотка. Устыдился этого и тут же успокоился: вернется дед, он скажет ему, что отпил немного, и председатель нальет себе больше, чем ему. Так будет по-честному.
Дед где- то задерживался. Мальчишка подбросил несколько полешков в еще не остывшую печь, поставил на нее котелок и стал ждать. Сначала сидел возле печки, потом ушел в дальний угол подвала. Там было холодно, но дразнящий запах горячего кофе почти не доходил. Не очень долго повздыхал, поерзал на каком-то ящике и поднялся, чтобы выйти и посмотреть, не идет ли дед. В дверях едва не столкнулся с его дочерью.
– Татенька дома?
– Сейчас подойдет, а у вас что-то случилось?
– в свою очередь спросил Гришка, заметив волнение женщины.
– Мама тифом заболела!
– Погрейтесь у печки, я сбегаю.
– Я сама. Где его искать?
Он рассказал, как они ходили на Губернию и почему разошлись на обратном пути.
– Если придет без меня, пусть подождет. Я быстро, - наказала дочь председателя и ушла.
Она была учительницей немецкого языка и с довоенных времен жила в Дедовой Луке. Парнишка там и узнал ее, и он удивился, что она нервничает: тифом почти все переболели, что психопатить-то из-за этого? Отца почему-то татенькой зовет. Чудно! Пока раздумывал об этом, с улицы донесся крик:
– Гриша, Гриш, татеньку убили!
Выбежал из подвала:
– Как убили? Когда?
– Слышал, стреляли? Это в него. Что теперь делать? Что делать? Мама больная, ей и рассказать нельзя… Гриш, я с санками пришла. Пойдем привезем татеньку.
Дед Никифор лежал в овраге недалеко от немецкого дзота, опрокинутый навзничь. Густая борода задрана вверх, глаза открыты, но не моргают. Умер уже! Гришка покосился на зрачок пулеметного ствола, все еще направленного на убитого.
– Нас не застрелят?
– Я спрашивала - разрешили увезти.
Два немца вышли из дзота, помогли вытащить сани из оврага…
Ночевал мальчишка в своей землянке - дочь деда Никифора попросила не топить в подвале:
– Пусть там пока лежит, а как и когда хоронить будем, ума не приложу.
А у Гришки не выходили из головы слова деда Никифора, сказанные утром: «Что кому на роду написано, то и будет». Он и соглашался с ними и опровергал. Не появись он, Гришка, в деревне, председатель мог и не решиться пойти на Губернию. Не найди они котелок, дед не послал бы его на кухню, они возвращались бы оврагом вместе… И что тогда? Убили бы обоих? А вдруг нет? Окажись в дзоте какие-то другие солдаты, дед тоже мог остаться живым. А эти-то почему стреляли? Видели же, что идет старый человек, никакого оружия у него нет, одни валенки. Неужели из-за них застрелили?
Забылся мальчишка под утро и спал бы долго, да мать разбудила и огорошила новой бедой:
– Миша умер, решила его дома похоронить.
Лицо ее осунулось, стало совсем черным, и вся она казалась сухонькой и маленькой старушкой.
– Миша умер? Почему? Почему он умер?
– дернулся Гришка к матери.
Она посмотрела на него отсутствующим взглядом и напомнила:
– Так болел…
Мать уже приняла эту смерть, для Гришки же она была полной неожиданностью. Опять «на роду написано»? Он даже не попрощался с Мишей, а наорал перед уходом из Горушки. «Замолчи! В ушах звенит от твоего крика!» - вот такими были его последние слова брату.
– Сделай гробик. Завтра похороним, - приказала мать, а когда потрясенный случившимся Гришка упал на нары и разрыдался, прикрикнула:
– Замолчи! В ушах звенит от твоего крика!
Помнит, помнит все и уко-ри-ла? Да нет, это ее любимое выражение, бессознательно повторенное им, как и многие другие, привычные с малых лет.
* * *
Мишу похоронили на Ивановском кладбище. Недалеко от церкви Гришка нашел небольшую воронку, углубил, и стала она могилой его единственного брата. Когда-то давно слышал мальчишка, как бабка Мотаиха поучала внучку: «Что имеем - не храним, потерявши - плачем». И с утра, пока сколачивал гроб, позднее, когда шли на кладбище, и еще позднее, когда углублял могилу, не выходили эти слова из головы. Такой славный и добрый, совсем не вредный, как у других, был братишка и так тянулся к нему, старшему, а он все отмахивался: «Отстань! Некогда!» Зимой прошлого года застал Мишу с топором в руках - брат мастерил себе лыжи. Помочь бы ему, а он посмеялся - куда тебе, не в свои сани садишься! Миша лыжи сделал! А может, отец помог? Отец вот нашел время, а он - нет. От этого воспоминания Гришке стало до того горько и стыдно, что он чуть не заревел.
В тот же день отвезли на кладбище деда Никифора. Присыпанный снегом, он пролежал там почти месяц, пока не поправилась и не пришла в Валышево его жена Ольга Васильевна.
10. Летние хлопоты
Весной, когда наступила распутица, постоянно напоминавший о себе далеким гулом фронт притих, и почти все валышевцы вернулись домой, к своим огородам, к рыхлой, хорошо удобренной и потому щедрой земле на них. Ее и палкой переворошишь, так все вырастет.
Гришка на огороде и копался, когда увидел лошадь. Она шла от шоссе к деревне по минному полю и подходила к двум подорвавшимся зимой танкам. Немцы ставили мины торопливо, не закапывали в землю, а только маскировали снегом. С наступлением тепла мины вытаяли, стали хорошо видны, и люди на них не подрывались. Недавно бабка Мотаиха одну даже домой потащила. Шла с нею довольная, ему протараторила: «Расколупаю - две сковородки выйдет!» - «Расколупаю! Это же мина! Взворвется, так и землянка в небо взлетит». Старушка присела от страха: «О-ой! А что мне теперь с ею делать?» - «Давайте мне».
– «А тебе зачем, если она взрывается?» - подозрительно уставилась на него Мотаиха. «Отнесу в воронку, чтобы кто не подорвался».
– «Ну тогда бери, - согласилась бабка, – но как я тебе ее отдам, если у меня пальцы свело?»