Так называемая личная жизнь
Шрифт:
10
С вокзала Лопатин возвращался один. Вопреки ожиданиям, Гурскому не удалось поехать проводить Нину. Они уже пообедали и собирались все вместе на вокзал; Нина, вызвавшись помочь матери Гурского, перетирала в соседней комнате посуду и кричала: "Сейчас, сейчас, еще минуту - и я готова!" - когда зазвонил телефон и Гурского вызвали к редактору.
– Обидно, но дальнейшие проводы отп-падают, - сказал он.
– Приказано через четверть часа явиться пред его ясные очи. Хотя, видит бог, я, уходя, т-трижды переспросил его - нужен ли я сегодня.
– Зачем ты мог ему понадобиться,
– спросил Лопатин.
– А я, так же как и ты, не люблю нап-прасно думать. Ты мне как-то говорил про свою Ксению, что никогда не можешь д-догадаться, какая идея п-посетит ее в следующую минуту. У меня с нашим ред-дактором аналогичное п-положение. Может быть, ему всего-навсего не поправились те п-пять заголовков, которые я ему оставил на выбор для твоего рассказа, и он, п-придумав собственный, спешит насладиться моим восхищением. А может, пока мы с т-тобой тут обедали, он решил послать меня на Д-дальний Восток или еще к-куда под-дальше...
На этот раз Гурский злился на редактора больше, чем обычно. Ему хотелось проводить Нину, и он явно не доверял способности Лопатина объясниться с проводниками вагона. Они уже прощались на улице, а Гурский все еще объяснял, как ото надо делать:
– Снач-чала прояви нач-чальственную строгость, чтобы целость и сохранность т-твоей дочери имела госуд-дарственный оттенок, п-потом взывай к добрым чувствам и ужо под к-конец мимоходом, как будто т-ты мог и не совершать этого, оставь им ту банку мясных к-консервов, которую я тебе вручил для этой благородной цели.
Начальственной строгости Лопатин не проявил. Если за годы войны и приобрел некоторый запас ее, то не для таких, ставивших его в тупик, случаев. Но к добрым чувствам, как умел воззвал и банку мясных консервов отдал.
Проводником вагона была пожилая, высокая, как гренадер исхудалая женщина. Консервам она обрадовалась, а о своих пассажирах отозвалась коротко, но разнообразно:
– Всякие ездют! Люди и нелюди... В прошлый рейс одни одного - пьяный бутылкой, а тот его - из нагана... Сдали их одного в Теогепеу, а другого на кладбище.
– Словом, насчет пассажиров успокоила, а про дочь сказала: Если вдруг чего, к себе возьму. Сочувствую вам, товарищ фронтовик, что вы за свою дочь переживаете. А мне уже переживать не за кого - ни мужа, ни сына.
Костистые скулы ее горели нездоровым румянцем - не то трепала лихорадка, не то причиной был даровой глоток сырца или самогонки, - на свой деньги ей это не по карману.
Нина тревоги не проявляла, слушала разговор, как будто он ее не касался. И только в последнюю минуту, уже из окна вагона, высунувшись рядом с грудастой, во весь голос кому-то что-то кричавшей теткой, сказала потянувшемуся, чтобы услышать, отцу:
– Не беспокойся за меня, пожалуйста. Я же за тебя не беспокоюсь... А то, если ты начнешь беспокоиться, я тоже начну. В отместку!
Она просила его не беспокоиться, а он все равно беспокоился. Она пыталась шутить, а ему шутить не хотелось. И вместо того чтобы поддержать ее облегчавший прощание шутливый той, он сказал ей серьезно и даже строго:
– Не будем врать друг другу. Ни в письмах, ни при встречах, ни при прощаниях - никогда! Поняла меня?
– Поняла тебя.
Она
Она уехала и, наверное, сейчас проезжала те дачные места, где ее родители, когда она была маленькой, три лета подряд снимали комнаты. А Лопатин, выйдя на Театральной площади из метро, медленно шел вверх по улице Горького, обратно в свою, снова пустую, квартиру, про которую сказал сегодня дочери, что она не приносила людям счастья.
Поднимаясь по лестнице, он думал о сестре. Вот так же, как он, и она уже вернулась или вернется сегодня из школы там, в Омске, в квартиру, где никого нет. Инна приедет к ней только на пятые сутки, а до тех пор - пусто!
Да и когда вернется Нина, все равно недавняя смерть будет и днем и ночью ходить по этой навсегда опустевшей квартире. Днем, когда люди входят и выходят, гремят посудой и скрипят дверьми, смерть будет ходить по квартире незаметней. А ночью ее будет хорошо слышно, потому что она и есть тишина.
Да, его сестре сейчас намного хуже, чем ему. Даже трудно сравнить, насколько хуже! В нее не стреляли, ее не бомбили, ее не ранили, не клали в госпиталь, не вынимали из нее пуль, ее просто убили смертью человека, без которого она не может жить. И она ходит там сейчас в школу и обратно домой, не живая и не мертвая, употребляя всю оставшуюся силу характера на то, чтобы этого никто не заметил.
Когда он рассказал сегодня Гурскому про сестру, тот, понизив голос, чтобы не слышала хлопотавшая в соседней комнате мать, ответил, что когда умер его отец и он поехал навестить мать, то вдруг понял, что ей просто не для чего жить одной. Она могла жить для отца, наверно, сможет жить для него, но для самой себя жить не сможет. Это и заставило его выхлопотать пропуск и вытащить ее к себе в Москву.
– То, что с лню еще к-какое-то время пробудет твоя дочь, как-то п-поможет ей, - сказал Гурский про старшую сестру Лопатина.
"Может быть, как-то поможет", - подумал Лопатин тогда, а сейчас, поднимаясь по лестнице, подумал снова: "Вот именно - как-то! Как подставка с колесиками может помочь передвигаться человеку с отрубленными войной ногами. Как-то, по не больше того!"
Он вошел в квартиру и услышал, как льется вода. Подумав, что они с Ниной забыли закрыть кран умывальника, он дернул дверь ванной, но она не поддалась.
– Кто это?
– сквозь шум воды раздался оттуда голос Ксении.
– Это ты, Вася? Сейчас я домою голову и выйду.
Она еще что-то прокричала там, за дверью, сквозь шум воды, но он не расслышал.
– Ты меня слышишь?
– Это он услышал.
– Слышу.
– Проводил Нину? Да?
– Да.
– Хорошо се устроил в поезде?
– Да.
– Все остальное спрошу у тебя потом. Сейчас домоюсь и выйду.
Она стала говорить что-то еще, но он, преодолев первое чувство ошарашенности, пошел к себе в комнату, взял со стола принесенные ему вчера в подарок папиросы "Казбек", до которых решил не дотрагиваться до отъезда в армию, вынул папиросу и закурил. Не так уж тянуло курить, просто захотелось сделать что-то такое, чего не собирался делать раньше.