Так не бывает!
Шрифт:
И он выскочил за порог раньше, чем Лена успела что-то сказать.
Позже вечером пришёл куратор из центра ювенальной юстиции. Её звали Елизавета Сергевна. Это была приятная женщина с лицом хохотушки. Она прошлась по комнатам, посмотрела, как Настя играет в "Фоллаут", и спросила, как идут дела в семье.
– Дела? Дела нормально, – отвечала Лена. – Мы будем получать хорошее пособие, но мне всё равно нужно уволиться с работы, чтобы не получить запись в трудовую. Я подумываю не дожидаться, пока кончится отпуск и слетать домой.
– Очень ответственно с вашей
– Она не жалуется. Пока никаких проблем не было. Хоть вы можете мне сказать, от чего её лечат?
– Не знала, что её от чего-то лечат, – сказала кураторша. – У меня здесь ничего не написано.
Вскоре она ушла, отметив, что по её мнению, всё идёт хорошо:
– Думаю, удочерение пройдёт без проблем.
На следующий день посетители значились с обеда, поэтому Лена с утра пораньше отправила Букина с Настей в детский мир, дав им в дорогу по паре сэндвичей.
Кажется, эти двое неплохо ладили, и Лена была этому очень рада. "Вот! Не такой уж и бесполезный у меня мужик!", – думала она, дискутируя в уме с покойной матерью в поиске удачного места для скрытой камеры.
Прибор был совсем миниатюрный, размером не больше майского жука. Продавец настроил всё так, что изображение транслировалось прямо на экране её телефона.
В конце концов Лена прикрепила камеру к декоративному банту на шторе в левом верхнем углу окна, а затем прибралась в комнате. Покончив с уборкой, она кинула грязное бельё в стирку и приготовила завтрак на троих.
Вскоре муж и племянница вернулись из магазина.
– Ешь, – сказала Лена, видя, как Настя ковыряет яичницу вилкой.
Вместо подчинения, девочка бросила вилку на стол, оставив на его поверхности жирные следы.
– Это ещё что такое?! – возмущается Лена.
Но Настя нема как рыба. Она складывает руки в замок на груди и смотрит куда-то вниз.
– Ты можешь не есть, если не хочешь, но ты не должна швыряться вещами за столом, поняла меня? Кивни, если поняла.
Настя не реагирует, и Лена чувствует, как изнутри в ней поднимается волна протеста. Что эта девчонка себе позволяет? Если так будет продолжаться, то она окончательно сядет им на шею и начнёт ими помыкать, как ей вздумается. Нельзя же, чтобы дети дети жили в атмосфере вседозволенности! Кто из неё вырастет тогда? Мерзавка и сволочь!
– Эх ты, – сказала Лена. – А ещё говорят, что ты особенная. Особенные дети так себя не ведут! Особенные слушают старших и делают, как им велено. Только обычные, заурядные и глупые дети швыряются вилками в людей, которые их кормят.
Настя определённо поняла всё, что ей сказали, поскольку тут же вонзила в тётушку свои чёрные глаза. Но на сей раз Лена была готова. Она вспомнила о Боге и ухватилась за мысль о Нём.
Всеобъятность. Непостижимость. Неотвратимость. Нечто большее, чем мы все. То единое, чему подчинено всё сущее. Ему подвластны любые формы. Оно проявляет себя на всех уровнях бытия, от бесконечности космоса до замкнутых друг на друга петель человеческих судеб. Из него
Настя встречает в глазах Лены отпор, и кажется, что она этому удивлена. Девочка отводит глаза первая.
Тяжело дыша, она вдруг закатывет глаза и валится лицом в тарелку.
– Что вы с ней сделали? – возбужденно спрашивал Антон Васильевич после сеанса.
– Ничего я с ней не делала, – отнекивалась Лена, умело скрывая чувство триумфа, которое она испытала, победив Настю в недавней дуэли.
Кажется, девочке ничего не угрожает. Она быстро пришла в себя, а потом Лена её умыла, и с тех пор та никак не проявляла ни обиды, ни враждебности. От еды она, правда, отказалась.
А затем пришёл её педиатр и снова заперся с ней в комнате. На этот раз Лена подглядывала за ними, и то, что она увидела, не имело никакого смысла.
Мужчина просто сидел напротив Насти в позе лотоса и с закрытыми глазами. Они дышали в такт, и периодически синхронно совершали какое-нибудь движение, например, вскидывали руки или резко раскачивались из стороны в сторону. А когда это шизанутое представление подошло к концу, педиатр Насти ошарашил Лену обвинением в том, что она что-то "сделала" с девочкой. Как, интересно, он об этом узнал?
– Нет, вы точно что-то сделали, – не унимался Антон Васильевич. – Чего-то она недополучила. Настя явно не в порядке. Я доложу начальству.
– А докладывайте! – вдруг гаркнула на него Лена, побудив Букина выглянуть в коридор. – Можно подумать, что я тут на работе! Если с девочкой что-то не то, я хочу знать, что именно! Я не собираюсь выслушивать упрёки от какого-то хрена с горы в собственном доме! Кто вы такие, люди? Что ещё за фонд? Что вам надо от Насти? Что вы с ней делаете и зачем? Пока мне не ответят, хрен я кого к ней ещё пущу!
Вопреки всем ожиданиям, Антон Васильевич истерично рассмеялся. Этот звук напомнил Лене скрип ржавых колёс.
– Странно, что вы ещё сопротивляетесь, ей-богу, – сказал он, успокоившись. – Не представляю, как вам это удаётся.
– Как мне удаётся что?
Но вместо того, чтобы ответить, педиатр Насти распрямился и замер. Глаза его остекленели.
– Соблюдайте график, – безразлично сказал Антон Васильевич, после чего молча обулся и ушёл, перестав реагировать на любые попытки Лены привлечь к себе внимание.
– Не, ну ты видел?! – возмутилась она, когда дверь хлопнула у неё перед носом. – Букин! Ты чего молчишь?
– А? – рассеянно отвечал муж. – В смысле?
– Ты вообще слушаешь? Алё! Господи!
– Надо дать Насте лекарства, – сказал он и, пошатываясь, побрёл на кухню.
Лена последовала за ним. Муж невидящей походкой дошёл до шкафа с аптечкой, вытащил её, положил перед собой на стол и открыл. Достав оттуда пачку таблеток, он налил стакан воды и, не замечая Лены, пошёл в комнату Насти. Та ждала его в дверях. Букин протянул девочке стакан, а затем достал из пачки пару таблеток и тоже отдал их ей. Та выпила лекарство, вернула пустой стакан обратно и бесшумно скрылась за дверью.