Таких не берут в космонавты. Часть 1
Шрифт:
— Отчего, отчего…
Мой баритон звучал легко и уверенно. Я заметил: сейчас при пении совершенно не волновался. Пел спокойно, с удовольствием, как в детстве. Наслаждался звучанием музыки и собственного голоса.
— … От того, что ты идёшь…
Я смотрел на Иришкино лицо — вспоминал, как вот так же рассматривал лица сидевших в зрительном зале людей. Тогда я по взглядам и по улыбкам слушателей понимал, что пою превосходно. Понял я это и сейчас.
— … Снегопад, снегопад…
Моей второй жене нравилось, когда я пел — даже тогда, когда она из-за
Я исполнял для неё мировую классику: Элвиса, битлов, «The Rolling Stones». Пел и эту песню из её любимого кинофильма «Девчата». Вот только она во время моего пения никогда не смотрела на меня с таким же восторгом и удивлением, как это делала сейчас Иришка.
— … Оттого, что ты мне просто улыбнулся…
Именно из-за отсутствия восторга и обожания на лицах моих слушателей я после службы в Советской армии навсегда вычеркнул пение со сцены из своих жизненных планов. Вычеркнул его вынужденно. Потому что новый «гениальный» голос я «тогда» так и не обрёл.
Я повернул голову и посмотрел на блестевшие за окном сугробы. Зима вдруг показалась мне не столь уж мрачной и холодной. А мысли о пребывании в Кировозаводске сейчас уже не навевали тоску и не тяготили меня, как при моём прошлом проживании здесь.
— … Погляди, погляди…
Сердце в моей груди размеренно отбивало ритм. Пальцы уверенно опускались на холодные клавиши пианино. Голос не срывался, без труда вытягивал высокие ноты. Я прислушивался к нему. Радовался его звучанию, словно возвращению старого друга.
Сообразил, что уже и не помнил, когда я в прошлый раз чувствовал себя таким счастливым. Усомнился, что после похорон сыновей (тогда, в девяносто четвёртом) такое со мной вообще случалось. Я повернул лицо к Иришке, увидел в её глазах влажный блеск.
Пропел финальные слова:
— … Оттого, что кто-то любит гармониста.
Я по всем правилам завершил музыкальную композицию. Выждал, пока музыка стихла. Убрал руки с клавиш, замер с идеально ровной спиной (будто всё ещё чувствовал себя сидящим на сцене перед переполненным зрительным залом).
Взглянул на Иришку и спросил:
— Как тебе мой новый голос, сестрёнка?
Лукина вздрогнула — будто я своим вопросом вывел её из транса.
Она шумно вздохнула. Дёрнула головой — тряхнула косичками.
— Вася, я не понимаю, почему ты ругал свой голос? — спросила она. — Да, он уже не такой, как раньше. В детстве ты пел по-другому. Но так и что? Это же было давным-давно!
Лукина пожала плечами.
— Василий, ты уже не ребёнок. Теперь ты взрослый мужчина. Было бы странно, если бы ты всё ещё пел дискантом. Сейчас у тебя вполне приличный лирический баритон. Вот, смотри…
Иришка показала мне свою руку и сообщила:
— У меня от твоего пения мурашки по коже бегали!
Она улыбнулась.
— Девчонки будут рыдать и смеяться от звуков твоего взрослого голоса, — заявила она. — Вася, ты разорвёшь им
Иришка прикоснулась рукой к своей груди. Она тут же сложила вместе ладони, подняла их на уровень своего лица.
Заглянула мне в глаза и попросила:
— Васенька, спой что-нибудь ещё. Пожалуйста!
Глава 6
— Вася, а какие ещё песни ты знаешь? — спросила Иришка.
Весь мой утренний концерт Лукина отстояла на ногах (придерживалась рукой о пианино). Она словно и не чувствовала усталости.
«Эмма, когда состоялась премьера фильма „Я шагаю по Москве“? Назови только дату».
«Одиннадцатого апреля тысяча девятьсот шестьдесят четвёртого года».
Я отыграл вступление, спросил:
— Узнала?
— Конечно! — ответила Лукина.
Иришка указала на меня пальцем и сообщила:
— Я шагаю по Москве!
— Точно, — сказал я.
Снова дотронулся до клавиш пианино и запел:
— Бывает всё на свете хорошо…
Я завершил своё выступление (персональное — для Иришки Лукиной) перед обедом. Причём, о еде вспомнил я, а не моя двоюродная сестра. Иришка всплеснула руками и умчалась на кухню. Я опустил подуставшие руки и встал со стула.
«Эмма, очень надеюсь, что я всё же действительно вернулся в прошлое. Или рассчитываю на то, что пребывание в этой виртуальной реальности для меня никогда не закончится. Мне наплевать на отсутствие здесь современных гаджетов и на обрывки газет вместо туалетной бумаги — всё это ничего не значащие мелочи. Эмма, ты не представляешь, как здорово снова почувствовать себя молодым и здоровым! Бодрость, энергия. Нигде не болит. А ещё у меня теперь есть голос. Нет, Голос. Именно так: с большой буквы».
«Господин Шульц, возможно, под Голосом вы подразумевали понятие „большая октава“ в музыкальной нотации, наименование ступеней в которой записываются с заглавной буквы…»
«Эмма, стоп. Я знаю, что такое „большая октава“. Мой нынешний Голос не имеет с ней ничего общего».
Иришка накормила меня супом. В обед моя двоюродная сестра вела себя за столом совсем не так, как утром. Она уже не смотрела на меня волком. Без устали нахваливала моё сегодняшнее пение и «мои» песни.
Я слушал её звонкий задорный щебет и думал о том, что вкус белого хлеба и горохового супа не кажутся мне виртуальными. Как не казались виртуальными и запахи еды. Не выглядела виртуальной и сидевшая напротив меня за столом Иришка.
После обеда я за пианино не вернулся. Иришка осталась на кухне мыть посуду, а я отправился в комнату, которую делил вместе с двоюродной сестрой. По ходу я взглянул на кровать, но не улёгся на неё (словно испугался, что вдруг очнусь на больничной койке).
Подошёл к окну, сквозь припорошенное снежинками стекло посмотрел на заваленный сугробами двор. Даже через плотно прикрытую форточку я слышал звучавшее за окном чириканье птиц. Наблюдал за тем, как суетились синицы в висевшей на ветвях клёна кормушке.