Таких не берут в космонавты. Часть 1
Шрифт:
Не поэтому ли они настояли на том, чтобы я вошёл в класс первым?
После уроков ко мне подошла состоявшая из десятка одноклассников делегация во главе со старостой класса и комсоргом. Они окружили мою парту. Подтолкнули вперёд Надю-маленькую.
Староста посмотрела на меня своими яркими глазами и поинтересовалась, не пойду ли я сегодня снова в актовый зал. Ученики десятого «Б» класса попросили, чтобы я им снова спел.
— Да! — поддержал просьбу одноклассников Черепанов. — Спой нам ту песню про Землю в иллюминаторе!
— Про траву, — подсказала
Я застегнул свой портфель, поставил его на столешницу. Покачал головой.
— Сегодня не получится, — сказал я.
Посмотрел сперва на старосту, затем на комсорга — девицы смущенно опустили глаза.
— Забыли, что нас с вами на семь часов в двадцать второй кабинет пригласили? — спросил я.
— Так… времени ещё полно…
— Время осталось для того, чтобы мы дома поели и сделали пару домашних заданий, — сказал я.
Одноклассники разочарованно вздохнули.
— А завтра? — спросили они.
— О том, что будет завтра, мы с вами узнаем завтра, — сказал я. — Пока ничего не обещаю.
С домашними заданиями я покончил ещё до возвращения с работы Иришкиных родителей. Снова уделил внимание лишь письменным работам, проигнорировал устные задания. Привитая мне за годы жизни в Германии немецкая пунктуальность настойчиво требовала, чтобы я изменил подход к выполнению заданных на дом уроков. Но моя вновь обретённая советская натура настаивала на том, что при наличии Эммы, устные уроки — это напрасный труд.
Я учёл тот факт, что находился сейчас в СССР. Поэтому с лёгкостью проигнорировал нашёптывания моей приобретённой на старости лет немецкой «правильности». Вспомнил, что я снова советский человек Василий Пеняев, а не немецкий бюргер Базилиус Шульц.
Виктор Семёнович и Вера Петровна сегодня вернулись с работы домой одновременно. В прихожей щёлкнул замок, и я услышал чуть приглушённый плотно прикрытой в комнату дверью весёлый голос Иришкиного отца. К тому времени я уже сложил портфель и заново перечитал написанную обо мне Анастасией Ревой статью (свежий номер городской газеты «Комсомолец» я вынул после школы из почтового ящика на двери квартиры Лукиных').
Примерно через пять минут после появления в квартире Иришкиных родителей, в дверь нашей комнаты решительно постучали.
— Эй, комсомольцы! — крикнул из-за двери Виктор Семёнович. — Выходите пить чай!
Виктор Семёнович выждал, пока мы с Иришкой усядемся за стол в гостиной. Он вынул изо рта не прикуренную трубку, хмыкнул. Посмотрел на меня, потряс над столешницей газетой: тем самым уже просмотренным мною «Комсомольцем».
Иришкин отец указал на меня трубкой.
— Я думал: дочь в понедельник приукрасила события, — сказал он. — Уж очень красиво она рассказывала о том пожаре в вашей школе. А тут… глядишь ты… приносят мне сегодня вот эту газету. Тычут в неё пальцем и спрашивают, не про племянника ли моей жены там написали. Я гляжу… и о-па! На фотографии-то Василий собственной персоной!
Виктор Семёнович улыбнулся, стукнул трубкой по газете.
— Почитал я, значит, что тут о тебе, Василий, напечатали, — сообщил он. — Сообразил, что Иришка ещё и приуменьшила твои заслуги. Ты у нас геройский мужик, Василий!
Виктор Семёнович сунул трубку в рот, протянул мне руку — я пожал её.
Сидевшая рядом с отцом Иришка горделиво улыбнулась.
Я почувствовал, как тётя Вера погладила меня по плечу.
— Молодец, Вася, — сказала Вера Петровна. — Ты очень похож на своего деда, моего папу. Просто вылитый!
Она вздохнула и добавила:
— Жаль, что ты его никогда не видел. Проклятая война…
По пути в школу я обнаружил: все мои воспоминания о школьных комсомольских собраниях имели негативный оттенок. Я смутно вспомнил, что на тех собраниях мне обычно выносили всевозможные порицания. Дважды на таких собраниях принимали решения об исключении меня из рядов Всесоюзного ленинского коммунистического союза молодёжи (вот только те решения позже отменялись вышестоящими инстанциями благодаря вмешательству друзей моего отца). Поэтому сегодня я перед встречей с комсомольскими вожаками не испытывал радостного трепета. Но и не волновался: посчитал, что я уже стар для подобных переживаний.
Вошёл в школу и пробормотал:
— Я стар. Я супер стар.
В вестибюле школы я встретил старосту и комсорга своего класса. Обе Нади выглядели взволнованными и будто взъерошенными. Они бросились мне навстречу, осмотрели меня с ног до головы. Ничего не сказали по поводу моих джинсов и полосатого джемпера. Надя-большая поправила прицепленный у меня на груди комсомольский значок (он висел на том самом месте, куда его прикрепила во вторник комсорг школы Зосимова). Нади сказали мне, что до начала собрания осталось пять минут. Девчонки точно под конвоем проводили меня до двери двадцать второго кабинета. Но в сам кабинет они меня не пригласили: заявили, что позовут «когда надо».
Я с минуту постоял около двадцать второго кабинета — прислушивался к звучавшим за дверью звонким голосам. Отметил, что в классе собралось не меньше полутора десятков человек. Ничего интересного я не услышал, прошёл к окнам, за которыми уже сгущались сумерки. Школьные коридоры ещё не выглядели безлюдными. Мимо меня то и дело проходили учителя и задержавшиеся в школе старшеклассники. В конце коридора шаркала по полу намотанной на деревянную швабру тряпкой седовласая техничка. Около окна я надолго не задержался — неторопливо прогулялся до актового зала (видел, подходя к школе, что в окнах зала горел свет).
Приоткрыл дверь, заглянул в зал.
Увидел на сцене группу школьников. Узнал Свету Клубничкину из десятого «А» и Геннадия Тюляева из одиннадцатого «Б». Они стояли, вытянувшись по струнке, смотрел друг на друга. Клубничкина замерла, горделиво вздёрнув нос, словно изображала несломленную комсомолку на допросе в гестапо. Я отметил, что выглядела Света неплохо. Решил: не удивительно, что Лёша Черепанов выбрал её на роль натурщицы для увековечивания на бумаге образа гордых покорительниц космоса. Тюляев смотрел на Свету преувеличенно серьёзно, сжимал кулаки — он походил на эдакого идейного комсомольца, киношного Павку Корчагина.