Талант (Жизнь Бережкова)
Шрифт:
— Вообразите молодого художника, который несет на выставку, на суд знатоков, только что законченное произведение. Недавно с позором забраковали его вещь, а он нарисовал еще одну. Вообразите его переживания. Таким художником, еще не заработавшим известности, непризнанным, влюбленным в свою вещь и все же испытывающим трепет неуверенности, — таким художником я чувствовал себя в это утро.
С чертежом он вошел в комнату АДВИ, скромно сел на свое место, спрятал трубочку в стол. Через несколько минут Бережкова подозвал его непосредственный начальник, заведующий конструкторско-расчетным бюро инженер Ниланд,
— Начертите эту гайку и болт, — сказал он, протягивая карандашный эскиз. — Все размеры тут указаны.
— Для мотора «АИШ»? — поинтересовался Бережков.
— Да, для мотора.
Бережков критически оглядел набросок.
— А кто делал эскиз?
Вопрос раздражил начальника.
— Я делал. Приступайте к работе.
— Извините, — смиренно молвил Бережков.
3
С наброском гайки и болта, с этим элементарным первым поручением, младший чертежник вернулся на свое рабочее место. Занимаясь гайкой, он то и дело поглядывал на дверь, ожидая Шелеста. Наконец Шелест появился. Как и вчера, он кивнул всем и посмотрел на Лукина. Тот опять неловко улыбнулся, будто принося повинную. В смуглом нервном лице Шелеста мелькнула досада. Ни с кем не разговаривая, он прошел к своему письменному столу, к своему креслу и несколько минут молча сидел. Потом обратился к Лукину:
— Давайте!
Тон был упрям, приглашающий жест энергичен. Они опять занялись головкой. Несколько выждав, Бережков достал свое свернутое в трубочку произведение, поднялся и подошел к ним. Шелест прервал разговор.
— Что вам? — резко спросил он.
— Видите ли, Август Иванович, вчера у меня зародились некоторые соображения…
— Но, как видно, не о том, что следовало бы подождать, пока я освобожусь.
— Нет, — ответил Бережков, — об этой головке! Я, конечно, подожду. Прошу извинения.
Корректно поклонившись, он повернулся, чтобы уйти.
— Какие соображения? — быстро спросил Шелест.
Бережков выдержал паузу.
— Мне подумалось, Август Иванович, что тут возможна одна комбинация. И тогда клапаны, может быть, расположатся удобнее. Дома я попробовал набросать небольшой чертеж.
— Где он?
— Пожалуйста. Правда, я не совсем уверен…
Бережков не разыгрывал скромность. Он волновался. Вдруг случится так, что Шелест с одного взгляда обнаружит некий порок вещи, ошибку, чего сам он, Бережков, сгоряча, может быть, не увидел.
Бережков развервул трубку шероховатой бумаги.
— Ого! — вырвалось у Шелеста.
Покраснев от удовольствия, он взял лист. Ему, эрудиту в знатоку моторов, в одну минуту стадо ясно: у него в руках решение, которое он почти отчаялся найти.
4
— Меня тогда поразило, — рассказывал далее Бережков, — отношение ко мне Лукина.
Бережков был уверен, что наживет врага. А вышло вовсе не так. Глаза Лукина засветились истинным удовольствием, когда он рассматривал чертеж.
— Остроумно, очень остроумно! — сказал он. — Поздравляю. Верно решено.
Но некоторых недругов Бережков себе все-таки нажил.
На третий день службы он сумел испортить отношения с инженером
Этого человека Бережков характеризовал в наших разговорах так. Инженер Ниланд, сумрачный и раздражительный, еще до революции имел научное звание, готовил диссертацию и по своим данным был отлично приспособлен для научно-расчетных работ. Расчетчик — весьма серьезная величина во всяком конструкторском бюро. Это антипод конструктора, штатный критик, обязанный подвергать сомнению каждый чертеж, каждый проект, обязанный без снисхождения браковать замысел конструктора, если он, замысел, под ударами анализа где-либо надломится. Ниланд считался непогрешимым мастером расчета, все конструкторы АДВИ признавали его авторитет. Однако он не мирился с долей расчетчика, хотя бы и главного, а по неискоренимой тайной страсти упрямо стремился чертить, конструировать, создавать машины, хотя природа не наделила его таким даром.
Столкновение произошло из-за гайки. Исполняя задание, Бережков постарался покрасивее вывести нарезку болта и затем изобразил округлую легкую гайку. Чертеж, как полагается, поступил к Ниланду. На следующее утро, едва сев за стол, Бережков услышал его голос:
— Бережков, пожалуйте сюда!
На столе начальника лежал чертеж Бережкова. Ниланд молча взял красный карандаш и перечеркнул работу.
— Потрудитесь переделать по моему эскизу и в другой раз не фантазируйте.
— Но почему же? Я старался, чтобы гайка была легче.
— Напрасно. Незачем мудрить, когда существуют стандартные размеры. Переделайте.
Ниланд отвернулся, показывая, что разговор окончен.
Бережков посмотрел на карандашный эскиз, что лежал рядом с его перечеркнутой работой, и рискнул снова сказать:
— А не тяжеловата ли будет ваша гайка?
— Не беспокойтесь. Занимайтесь тем, что вам указано.
— Но мне все-таки кажется…
— Что вам, молодой человек, кажется? — повысив голос, перебил Ниланд.
В комнате кое-кто оглянулся.
— Мне кажется, — не смутившись, продолжал Бережков, — что ваша гайка как-то не гармонирует с изящными формами, которые свойственны современной авиации.
— Не знаю, что вам представляется изящным. Я не употребляю таких слов.
— Не смею сомневаться. Но, если угодно, я могу…
Ниланд, побагровев, вскочил.
— Прошу не иронизировать! — гаркнул он. — Вы, молодой человек, приглашены сюда не для того, чтобы меня учить.
Разговоры в комнате обычно шли вполголоса. Теперь все повернулись на окрик. Ниланд схватил объемистый потрепанный машиностроительный справочник, что лежал около него, и хлопнул этой книгой по столу.
— Я указал размеры на основании этого труда. Возьмите. Потрудитесь убедиться, что это общепринятая гайка.
— Поэтому-то она и не годится, — ответил Бережков. — В авиационном машиностроении употребляются другие гайки.
— Что? Может быть, вы мне их покажете?
— Пожалуйста. Сейчас вы их увидите…
Бережков знал, что еще со времен Жуковского рядом с аэродинамической лабораторией существовал небольшой музей или, вернее, зародыш будущего музея по истории авиации. Там, между прочим, хранилось несколько авиамоторов разных марок. И хотя эти моторы давно устарели, но и в них применялись — Бережков ясно это помнил — легкие гайки.