Талант (Жизнь Бережкова)
Шрифт:
— Я абсолютно убежден, что мы сможем сконструировать чудеснейшие вещи, дивные моторы, которые займут первые места в мировом соревновании. Но надо дать нам, конструкторам, возможность работать в полную силу. У нас нет современных испытательных стендов, нет многих мерительных приборов, мы так и не знаем, например, что делается внутри цилиндра. Мне, к сожалению, не дано распоряжаться государственными средствами…
В зале засмеялись…
— Да, — энергично подтвердил Бережков, — я распорядился бы с размахом.
Шелест сидел, поглядывая уже одобрительно и с некоторым
— Все это, товарищи, к сожалению, вовсе не смешно! — продолжал Бережков. — Нельзя, чтобы в нашем государстве авиационные моторы проектировались в таких условиях. И тем более недопустимо называть это возросшей культурой проектирования.
Бережков сел. В зале снова прозвучал голос Родионова:
— Верно ли, товарищ Новицкий, что институт находится в таком безобразном состоянии, как сейчас здесь говорилось?
Новицкий выслушал стоя.
— Дело в том, Дмитрий Иванович, что институт нам не подведомствен.
— Нуте-с… Что из того?
Новицкий промолчал. В тишине Родионов встал, чтобы заключить заседание. Бережков второй раз в своей жизни слышал, как тот выступает: коротко, ясно, не повышая голоса, не торопясь. Чувствовалось — что он скажет, то и будет.
— Что из того? — повторил Родионов. — Сделаем его подведомственным. Если мы, люди Воздушного Флота, не позаботимся об институте, который проектирует авиационные моторы, кто же будет заботиться о нем? Мы познакомились с проектом, немного познакомились с конструкторами. Они, как показало обсуждение, стремятся и умеют работать. Умеют также, — Родионов кинул взгляд на Бережкова, — постоять за себя. Необходимо помочь институту, снабдить его лучшими современными приборами, обеспечить конструкторов всей нужной им литературой, всерьез двинуть ремонт эдания.
Он приостановился, подумал, произнес свое «нуте-с», будто кого-то подгоняя, и продолжал:
— Эти расходы мы включим в смету Военно-Воздушного Флота. Выделим также некоторое количество валюты. Займитесь этим, товарищ Новицкий. Подготовьте мне на подпись необходимые документы.
Это было решение, которое он, начальник Военно-Воздушных Сил, принял и объявил на месте. На этом, никак не закругляя выступления, он оборвал свое слово.
Заседание кончилось. Из большого здания на Варварке, где помещалось Управление Венно-Воздушных Сил, конструкторы АДВИ выходили победителями. Улица мягко светилась в теплых лучах вечернего низкого солнца. Близ подъезда стояла девушка с большой корзиной цветов. Бережков подбежал к ней. Вновь заправив в петлицу букетик, он с вызовом обернулся к Шелесту, поджидавшему его.
— Хорош, хорош, — произнес Шелест. — Самый подходящий вид для нежного свидания. Что же, бегите, очаровывайте хоть всю Москву.
— Август Иванович, ну, как я выступал?
— Потрясающе! — с довольной улыбкой сказал Шелест. — Одно слово: по-бережковски.
— По-бережковски? Как государственный муж, а?
Бережков счастливо засмеялся. Он тогда еще сам не понимал,
12
Рассказ Бережкова о дальнейшей судьбе мотора «АДВИ-100» продолжался так:
— Проект был утвержден. Постройка опытного экземпляра «АДВИ-100» была поручена моторному заводу на Днепре, на Украине, заводу, ранее принадлежавшему французам. Там выпускались моторы конструкции «Испано». Мы с торжеством отправили туда проект, все семьдесят листов.
Однако на заводе не приняли наших синек, заявив, что по таким чертежам нельзя строить. Действительно, имелся повод забраковать наш материал. В то время мы в институте еще не добились полного порядка в изготовлении рабочих чертежей. Не всегда указывали допуски при обработке, порядок сборки и т. д. Несколько раз проект путешествовал из Москвы на Украину и обратно, несколько раз мы ездили на завод, спорили с пеной у рта, возвращались измочаленными, злыми, заново изображали все детали, стремясь удовлетворить требования завода, опять везли листы туда, но постройка не начиналась. Страшно сказать, целый год ушел на то, что мы ездили и переругивались.
Нас выводили из себя разные придирки. На заводе, например, никогда не видели цилиндров с воздушными головками и уперлись на том, что такие головки невозможно сделать. Мы доказывали свое, нервничали, требовали, но на заводе наших чертежей все-таки не принимали. Нам не терпелось скорее узреть наше творение в металле, а вместо этого… Вместо этого мы теряли в препирательствах месяц за месяцем.
— Вы не представляете, — восклицал Бережков, — какой пыткой был этот год для нас!
Как-то в этот год, во времена тяжбы с заводом, Шелест пригласил Бережкова в свой кабинет. Институт уже перешел в отремонтированное двухэтажное здание, где имелись мастерские, исследовательско-испытательная станция, большой чертежный зал и кабинет директора, обставленный дубовой мебелью.
Перед Шелестом на письменном столе находился объемистый сверток, в котором под оберткой угадывались книги; поверх лежал кому-то адресованный голубой конверт.
— Садитесь, Алексей Николаевич, — произнес Шелест. — Вы похудели. Но ничего. Перечерчивание проекта вы, слава богу, кончили. И я по-прежнему верю в вашу энергию.
— От этого перечерчивания, Август Иванович, у меня начались по ночам кошмары.
— А я, дорогой, приготовил вам лекарство.
— Какое же?
— Командировку. Проедетесь, попутешествуете на Украину. Хочу послать вас снова на завод.
— Снова в атаку?
— Нет. На этот раз я предложу вашему вниманию иной план военных действий. Видите ли… — Шелест стал серьезен. — Думается, мы в значительной степени сами виноваты, что у нас так испорчены отношения с заводом. Нельзя бесконечно переругиваться. Надо подействовать на людей иначе. Вы большой психолог, вы легко меня поймете.
Профессор смотрел ласково и хитро. Бережков с достоинством кивнул.
— Поезжайте еще раз туда, — продолжал Шелест. — Но будьте мудры, как змий. Плените, очаруйте там одного человека, и, я уверен, дело пойдет.