Talk to me (Поговори со мной)
Шрифт:
– Я должна… его отдать?
– Только на время расследования, – уверяет Гарри. – Чтобы уже точно не было никаких сомнений и никто не избежал правосудия.
– Да… да, конечно. – Из сумки я достаю волчицу и отдаю ее. Без сожалений.
– Ага, спасибо, – Гарри взвешивает волчицу на руке. – Кстати… – вдруг добавляет он, теребя цепочку, – Ваня молчит.
– И? – во мне поднимается волна ледяного гнева.
– Он не собирается давать показания, ни против себя, ни в свою защиту, – продолжает мракоборец, и я ощущаю легкое волнение, будто знаю, к чему он ведет.
–
– Его будут судить, как Стояна.
– То есть?
– Как пособника и идейного вдохновителя убийства двенадцати человек с целью проведения запрещенного ритуала и покушения на жизни и свободу воли тебя, Малфоя и меня.
– И… сколько ему светит за этот списочек?
Гарри молчит и только выразительно смотрит на меня.
– А сколько бы ты дала? – наконец спрашивает он.
– Пожизненное, – без колебаний отвечаю я.
Он кивает.
– Но… это же… Гарри, он, конечно, идиот, но только по глупости в это и ввязался! Он… он ведь пытался меня спасти: помнишь тот пояс, ну, тот, в котором был псевдо-Веритесарум и закрепитель ипостаси? Ведь это Ваня, Ваня его на меня надел! Я уверена… он надеялся, что я что-нибудь придумаю. Вас он, конечно, не хотел спасти, но он… да просто идиот!
– Ну, пока он сам в этом не признается, мы ничего не можем сделать.
– Не признается, что он идиот? – не удерживаюсь от неуместной шутки я.
– И в этом тоже, – а вот Гарри предельно серьезен. – Понимаешь, в чем дело: все, кого поймали, валят вину на Стояна, мол они были под влиянием Империуса, старая песенка, выяснилось, что Стоян располагал волшебной палочкой и даже мог колдовать, однако велики сомнения, что он держал стольких Империусом, тогда ритуал выглядит бессмысленно. И некоторые это понимают, перекладывая вину на Ваню, как на ближайшего его сподвижника. Конечно, я попытаюсь продвинуть проверку информации Веритесарумом, но до конца не выявлено его влияние на оборотней, как… на не совсем человеческих существ. В любом случае, если Ваня будет молчать… ему ничего не поможет.
– И ты мне это рассказываешь, потому что…
– Поговори с ним. Если кто и сможет убедить его, так это ты. Он не выглядит законченным подонком, хотя внешность, конечно, обманчива, но все-таки…
– Ты… ты слишком добрый, Гарри. Почему… почему ты делаешь это для ублюдка, который хотел тебя убить?
– Я просто… – он улыбается, по-доброму, как умеют только люди, похожие на него, – просто один из тех идиотов, которым пока не плевать на правосудие. Система разбираться не будет, но мы ведь часть системы. Если я, глава мракоборцев, не буду подавать пример, то кто?
Наверное, такие, как он, и меняют мир.
– Я поговорю с ним. Только едва ли он станет слушать.
– Кого, если не тебя, – усмехается Гарри.
Камеры, должно быть, обязаны навевать уныние. Я нервно тру у основания безымянный палец на правой руке. По какой-то неведомой причине кольцо на нем действует успокаивающе. Только, боюсь, Ване оно совсем не понравится. Перед входом в камеры меня обыскали и попросили оставить сумку, так что ничего умнее, чем сунуть кольцо
– Посетитель! – тюремщик бьет палочкой по решетке, и раздается звон, будто это не палочка, а дубинка.
Ваня безразлично поднимает глаза, но, увидев меня, сразу выпрямляется, напрягшись, дыхание его становится быстрее. Как же он жалко выглядит… Небритый, с поникшими плечами и темными кругами под глазами.
Тюремщик наколдовывает мне стул из воздуха и после лебезящего «Присаживайтесь» удаляется.
– Здравствуй, – тихо говорю я, опускаясь на стул. Ваня не отворачивается, но и говорить со мной не желает. – Ты знаешь, зачем я здесь? – сразу перехожу к главному, не желая беседовать с ним дольше, чем необходимо.
– Уж не пожалела ли меня? – огрызается Ваня.
– Не надейся. Гарри попросил выбить из тебя показания.
– Я что, дурак – свидетельствовать против себя?
– То, что ты дурак, даже не обсуждается. Но вот по поводу свидетельств… скорее, за себя.
Ваня смотрит на меня озадаченно и абсолютно неверующе.
– Да кто ж меня слушать будет?
– На удивление, Гарри готов тебя выслушать. Веритесарум, конечно, вольет, даже не сомневайся, но, по крайней мере, если будешь сотрудничать со следствием, от пожизненного он тебя избавит. Если хорошо попросишь, может, даже в Россию отправят. Или тебя здесь больше тюрьма устраивает?
Камеры, надо сказать, в Англии мало отличаются от российских в лучшую сторону, так что Ваня поменяет шило на мыло, конечно, но хоть на родине.
– Я помогал Стояну. От начала и до конца. Я верил и верю в то, что он говорил, – настаивает он на своем.
– Но ты не дал ему убить меня. – Молчание. – Это ты надел на меня пояс, я уверена. – Напряженное молчание. – Ты хотел, чтобы я спаслась!
– Да потому что я люблю тебя! – не выдерживает он. – Как клялся три года назад. Я, в отличие от тебя, не переменился.
– Ну и глупо, – тихо отвечаю я, немного погодя.
– Ты находишь любовь глупой?
– Пх! Романтик хренов… Я нахожу глупым быть верным изменившейся любви. Люди расстаются по одной простой причине – когда начинают хотеть разных вещей. Ты хотел… понятия не имею, чего, но уж точно не того, чего хотела я. А если бы ты любил меня…
– Только люди ставят любви условия, – с пафосом обрывает меня Ваня, но на это и вправду нечего ответить.
– Ну… значит, это я тебя не любила. Или любила не тебя. Потому что мой Ваня никогда бы нас не оставил, – чисто по-женски выкручиваюсь я.
– Но ведь история не знает сослагательного наклонения? – с горечью спрашивает он, именно эту фразу я произносила столько раз, когда уже не могла ничего изменить.
– Не знает, – подтверждаю я.
Мы замолкаем. Все аргументы и линии разговора, что я придумывала, что прокручивала в своей голове, оказались не нужны. Такого я и представить не могла.
– В общем… поступай, как хочешь, – не выдержав этого неловкого молчания говорю я наконец. – Хочешь гнить в тюрьме до конца жизни – кто я такая, чтобы тебе запрещать. Между нами уже никогда ничего не будет, ни любви, ни дружбы.