Талли
Шрифт:
— Поедем со мной, Талли, — прошептал он. — Пожалуйста, поедем со мной.
Талли прикрыла глаза. Если бы она могла, она бы и уши заткнула.
— Зачем, Джек?
— Потому что я люблю тебя, Талли, и не хочу больше быть одиноким.
Некоторое время Джек лежал молча, а потом спросил:
— А ты хоть иногда о ней думаешь?
Она натянула на себя простыню.
— Не тогда, когда я с тобой. Тогда я вообще не думаю.
— Мы теперь мало о ней говорим.
— А о чем
— Ты все еще сердишься на нее?
Талли медленно покачала головой. Нет. И придвинулась поближе, положив голову ему на плечо. Она слушала, как билось его сердце, и думала о том, что уже не так одинока.
— Расскажи мне о ней, Талли. Что-нибудь новое.
Талли было что рассказать ему, но именно это она не хотела рассказывать. Ей хотелось говорить о чем-нибудь легком. Но, как ни странно, вспоминать, а потом рассказывать про Дженнифер оказалось легче, чем говорить о них самих.
Когда нам было по девять-десять лет, мы лежали у нее на заднем дворе, и предполагалось, что спим в палатке ну, ты ведь знаешь эти сонные летние вечера. Мы лежали на траве, и она мне говорит: «Представляешь, если бы небо было морем, и вся вода прямо сейчас на нас вылилась».
И тут я говорю: «В Америке нет океана».
А она: «Тут-то ты и ошибаешься, Талли Мейкер. С одной стороны — у нас Атлантический океан, а с другой стороны — Тихий. Тихий больше и, я думаю ближе».
«А в Канзасе океана нет», — сказала я.
«Нет, — подтвердила она. — А как ты думаешь, почему он называется Тихим?»
«Потому, что он все время спокойный? — предположила я. Мне вообще не хотелось говорить про какие-то дурацкие океаны.
«Нет, — сказала она. — Потому что он очень бурный. Потому что в нем всегда такие ужасные штормы, и волны большие, и самые сильные приступы морской болезни всегда бывают именно в Тихом океане.
«Кошмар», — сказала я.
А она говорит: «Я бы хотела на него посмотреть. Хотела бы поехать к океану и посмотреть на больных морской болезнью. Или на то, как большая волна поглотит всю Калифорнию. А я бы стояла и смотрела.
«Не думаю, что Калифорния такая маленькая», — сказала я,
«Она не маленькая. Ты что — вообще ничего не знаешь? Но Тихий океан еще больше, чем Калифорния. Он может ее поглотить».
«Ну Калифорния не больше Канзаса», — сказала я. Я ужасно злилась.
«Конечно, больше», — утверждала она.
«Нет,
Она пожала плечами. «Думай как хочешь, Талли Мейкер. Но мне все равно хотелось бы постоять на самом краешке земли и посмотреть на океан».
А через несколько недель дна уговорила своих родителей подписать меня на журнал «Нэшнл джиогрэфик».
Первый год я его не читала. Мне все еще было обидно за мой несчастный Канзас. Потом я начала читать. Подписка продолжалась, пока мне не исполнилось восемнадцать. Когда я вышла замуж, я опять подписалась, но это было уже не то, мне и читать-то некогда стало…
— Спасибо, Талли, — произнес Джек, — очень хорошая история. Про тебя.
— Это и про нее тоже, — защищаясь, сказала Талли.
— Про тебя, Талли. Все, что ты рассказала мне про нее, было прежде всего про тебя. Но, знаешь, — добавил он, — это совсем не та история, какую ты хотела мне рассказать. У тебя была припасена другая, но ты выбрала эту. Почему?
— Нет никакой другой истории, — быстро сказала Талли.
— Конечно, нет, и шрамов у тебя на запястьях тоже нет.
Джек снова навалился на нее, и Талли провела пальцами по его спине. Она закрыла глаза и представила, что она — Дженнифер. Она — Дженнифер под Новый год, которая обнимает своего первого парня, и не просто какого-то, а его.
— Джек, — прошептала Талли. — Я люблю тебя. Как невероятно сплелись в тебе жизнь и смерть. — Она погладила его по щеке. — Каково было заниматься с ней любовью?
— Да, неплохо, наверное. Я тогда сильно выпил. Казалось, что здорово. Она что-нибудь рассказывала об этом?
— Немного, — сказала Талли. — Скажи, а что ты чувствовал, когда прикасался к ней?
— Не знаю, — ответил Джек. — Приятно. Она была такая крупная. Это я хорошо помню. У нее была потрясающая грудь!
Талли вывернулась из-под него, перевернулась на спину и прикрыла глаза.
— Правда потрясающая? — переспросила она.
Джек легко толкнул ее в бок, и, когда она не прореагировала, снова подтолкнул ее, перевернул ее на живот и сам улегся сверху на ее спину, шепча ей в шею:
— Ты сейчас гораздо лучше ее, Талли. А тогда, когда ты жила на Канзас-авеню, ты казалась начисто лишенной всех чувств.
— Это правда, — согласилась Талли. — Знаешь, я даже не могла имени ее произнести вслух.
— Что значит — не могла? Ты и сейчас не можешь. Серьезно. Каждый раз, когда ты произносишь ее имя, ты кривишься, словно у тебя зуб болит.