Там, где кончается река
Шрифт:
Как ни странно, я терпеть не могу красить. Безо всяких на то причин. Просто я презираю все, что напоминает побелку забора в духе Тома Сойера. Поэтому, когда мы только качали ремонтировать дом, я сказал Эбби:
— Милая, я найму человека, и пусть он выкрасит все, что тебе угодно, в какой пожелаешь цвет. Я приглашу хоть Леонардо да Винчи, но сам красить не стану. Никогда. Ни за что. Договорились?
Она кивнула, поскольку знала, что у меня и так полно дел. И потом, Эбби полагала, что любит красить.
— Не беспокойся, я покрашу сама. Я очень люблю красить.
Я-то знал
— Если ты поможешь мне красить, мы займемся с тобой любовью. Прямо здесь.
— Обожаю красить. Выкрашу весь дом. Сейчас же.
И мы красили вместе. Стены, друг друга — у нас получалось не бог весть как, но мы учились, а главное, смеялись. Смех наполнял наш дом целыми днями.
Чтобы стать членом Национальной ассоциации, дизайнер должен проработать два года в чьей-нибудь фирме, а потом подготовиться и сдать квалификационный экзамен. Эбби отработала два года, сдала экзамен и открыла собственную студию. Сенатор был одновременно горд и раздосадован. По правде говоря, Эбби и ее студия создали мне имя. Без помощи жены я бы самое большее преподавал рисование в местной школе.
Следующие десять лет, в основном благодаря фотографиям «до» и «после», дом Эбби фигурировал в «Южной жизни», «Вестнике архитектора» и прочих региональных журналах. Ее подруги завидовали. Когда появлялась очередная статья, недоброжелатели заговаривали о том, что сенатор использует свое влияние. Разумеется, те же самые люди называли нас сумасшедшими, когда мы купили дом, а отец Эбби не желал иметь к нему отношения. Он сам сказал, что мы психи. Но они не знали Эбби. Она видела то, чего не видел больше никто.
В течение двух лет со дня нашей свадьбы сенатор и его жена не разговаривали со мной. Но со временем благодаря Эбби смягчились. То есть они не проявляли чудеса доброты и всепрощения, но по крайней мере не злобствовали с пеной у рта. Это произошло по двум причинам. Во-первых, успешная карьера Эбби в качестве модели и дизайнера превзошла отцовскую. Сенатор не мог отрицать, что его дочь более знаменита, а в некоторых случаях и гораздо влиятельнее, нежели он. Телеведущие в Южной Каролине стали называть его исключительно «отец Эбби Элиот» и в то же время перестали говорить о ней только как о дочери сенатора Колмэна. Во-вторых, я держал рот на замке и занимался своим делом все успешнее и успешнее.
Доброта и изящество Эбби притягивали людей как магнит. Конечно, она была красива, но при помощи одной лишь красоты нельзя достичь подобных высот. Жена открывала мне такие двери, о которых я и помыслить не смел. Я не питал иллюзий: я ничего не достиг бы сам, и причиной моего преуспевания была Эбби. Я плыл за ней на буксире, и слава Богу, что моего таланта хватило, чтобы удержаться на плаву. Моя растущая популярность, особенно
А потом Эбби уговорила меня сделать перерыв.
Глава 22
4 июня, утро
Земная поверхность в месте, известном под названием «штат Флорида», преимущественно состоит из песка и известняка, через который река прокладывает себе путь. Берега Сент-Мэрис постоянно движутся, и это значит, что река все время меняет русло — потому ее и прозвали «кривой рекой». Могут уйти годы на то, чтобы разница стала ощутимой, но в тех местах, где течение быстрое, или после паводка, Сент-Мэрис вгрызается в берег на два сантиметра в сутки. Я отсутствовал пятнадцать лет, так что, на мой взгляд, река сильно изменилась.
Между Стокбриджем и Сент-Джорджем река мало населена, потому что большая часть земель здесь принадлежит владельцам плантаций и бумажным фабрикам. Одна из таких плантаций, расположенная со стороны Джорджии, занимает пятьсот гектаров. Она называется «Дубы» и тянется почти пять километров вдоль реки. Там попадаются олени, индейки, огромные бобры, краснохвостые ястребы и десятки пеших туристов из Теннесси, но главная ее достопримечательность — куропатки. В «Дубах» их тысячи. Меня же плантация интересовала в первую очередь благодаря закрытым пляжам. После затянувшегося привала на «Ривьере» мы плыли почти сутки без остановки, и у меня болели мышцы.
Над верхушками деревьев показалось солнце, пар над рекой рассеялся, а мы скользили вниз по течению. Впервые с тех пор, как мы миновали мост, мне не нужно было грести. Здесь река стала глубже, и течение несло нас со скоростью около двух километров в час. Над водой поодиночке летели лесные утки. Я посмотрел сквозь туман и увидел оленя, стоящего по колено в воде. С его морды срывались капли, а уши были повернуты в мою сторону. Он был крупный, с отвислым животом и золотистыми рогами. Они разветвлялись примерно в трех дюймах выше ушей. Против света было трудно рассмотреть, но я насчитал по шесть отростков на каждом роге, а еще два, прямо надо лбом, сантиметров тридцать в длину. Я не слышал, как олень появился и скрылся. Я моргнул — и он исчез. Как призрак. Осталась только рябь на воде. Не думал, что здесь водятся такие олени. Сомневаюсь, что он дожил бы до зрелых лет, будучи глупым.
Мы плыли сквозь туман и слушали, как река вокруг просыпается. Лаяли собаки, хлопали дверцы машин, мычали коровы, пели птицы. Мы провели утро под березой на берегу. Не считая ветра, который шелестел берестой, похожей на свернутую в трубку бумагу, было тихо. То и дело до нас доносилось жужжание бензопилы или рев мотоцикла. Дважды я заметил в небе небольшой самолет. Пролетая над рекой второй раз, он почти касался верхушек деревьев, и я разглядел его получше. Синий фюзеляже, желтые крылья.
Эти парни на реке, слухи про нас, самолет… Мне стало неуютно.