Там за облаками
Шрифт:
– Струсила, да?
– Да. Нет... не то... Не могу, не хочу причинять Ире боль. А ты и вовсе права не имеешь.
– А себе боль причинять мы право имеем?
– Себе - имеем. И ты ведь не хочешь считать себя окончательным подлецом?
– Не хочу. Я дурак, согласен. Но не подлец. Мань...
– Что?
– Поцелуй меня.
– Что?!
– Поцелуй меня. Сама. Я прошу. Я очень тебя прошу. Хочешь, как брата? Поцелуй, как брата. В последний раз? Пусть так, в последний. Но поцелуй меня.
Братское лобзание
– Значит, брат?
– Брат.
– Не пожалеешь?
– Нет.
– Удержаться сможешь?
– Не знаю. Но постараюсь, сколько смогу. А ты?
– И я постараюсь, сестрёнка, - он чмокнул её в лоб, покрытый испариной, разомкнул руки, резко поднялся и вышел.
Через пару минут в комнату без стука ворвалась заинтригованная Татьяна.
– Вы чем тут занимались, бессовестные?
– Братались, - буркнула Маша, спуская ноги с дивана, всё равно подремать уже не получится.
– Чего-чего?
– Ярошевич, разумеется, и не поняла, и не поверила.
– Побратались мы со Славкой. Решили, что он будет моим названным братом, а я его названной сестрой.
– Хватит врать-то, - Татьяна плюхнулась рядом.
– Ты знаешь, в каком непотребном виде он к нам вышел? Не только я, парни от его брюк глазки стыдливо отводили.
– Чего это вы все на его брюки смотрели? Других предметов для обзора не хватало? Ладно, парни, но тебе для чего на некоторые места у Славки пялиться? У тебя свой объект для обозрения есть, "эти очки напротив", - за возмущением Маша старалась спрятать накатившую растерянность. К тому же она боялась, вдруг Татьяна захочет включить свет и увидит тогда подругу взлохмаченную, помятую, с горящими губами и щеками.
– Никто не пялился. Зрелище оказалось во всех смыслах выдающееся, само всем в глаза бросилось, - обиделась Татьяна.
– Хорошо же вы братались, раз Славка так сейчас оконфузился. А если серьёзно?
– Серьёзно и говорю, - Маша прислонилась щекой к плечу подруги, подпустила задушевности в голос.
– Я ему сказала, что очень его люблю, так сильно только брата можно любить, и спросила, не хочет ли он быть моим братом.
Татьяна, приученная Славкой просекать намёки с пол-оборота, многое сразу уяснила.
– А он?
– Он согласился. Сестрёнкой назвал, - Маша подумала, что у них с Закревским, вероятно, новая игра появилась, не более.
– "Я вас люблю любовью брата и, может быть, ещё сильней..." - процитировала Ярошевич задумчиво.
– Вы со Стасом Пушкина начитались до полной одури. Может, ты и способна его братом воспринимать, а вот он тебя сестрой никогда не сможет. Бабник потому что, Кобеллино.
– Ладно, Тань, чего теперь это обсуждать, - вздохнула Маша.
– Дело сделано. Назад не повернёшь.
И они действительно долго не говорили о Славке. Тем более, что Татьяна вскоре опять пропала, пропустив самое интересное и объявившись летом
Маша одна не осталась. Неожиданно рядом начал отираться Шурик Вернигора. Позванивал, заглядывал. То поможет книжные полки повесить, то сопровождает в магазин в качестве носильщика. Маша не удивлялась, воспринимая Шурика связным между собой и своей почти бывшей кампанией. Почти бывшая компания передавала ей через Шурика ценные указания:
– Без Татьяны в обществе пяти молодых парней Маше одной появляться неприлично.
Вот так, а весной было прилично. С чего это вдруг они приличиями озаботились?
– Славку немедленно оставить в покое, он, считай, женатый человек и вскоре молодой папочка;
– На провокации Славки, иметь совесть, не поддаваться и гнать его от себя поганой метлой;
– Категорически отказаться от приглашения на свадьбу и ждать дальнейших мудрых советов разных Казимирычей и Болеков.
Шурик не только ценные указания передавал. Он, как бы через силу, стесняясь и робея, пересказывал, кто и что говорил о Маше. У девушки щёки полыхали. Она никогда раньше не подозревала, насколько стервозна, порочна и невыносима для общества порядочных молодых людей. Принято считать, будто со стороны виднее. Маша ужасалась постороннему взгляду на собственную персону. Вовсе уж плохой себя не чувствовала. У неё зародилось подозрение: Шурик - не связной, Шурика ребята к ней приставили в качестве сексота и сторожа. Она не встречалась с ребятами, не звонила Славке, отказалась от приглашения на свадьбу, но, заподозрив Шурика в шпионско-охранной деятельности, оскорблённая в лучших чувствах, перестала жаловаться Вернигоре на Славку.
Первоначально она честно и благородно не отвечала на его звонки, высылала Маргошку открывать дверь и, если приехал Закревский, сообщать, что Маши нет дома. Славка лихо обходил те заградительные рогатки, которые она изобретала. Добившись личной встречи, высказывал свои обиды и поганой метлой не выметался из её дома ни под каким видом. Обидевшись на почти бывшую компанию, Маша перестала выполнять данные ей рекомендации, перестала прятаться от Славки. Не искала встреч сама, но и не гнала больше. Мозги ему, правда пыталась прочистить. Объясняла, сколь безобразно его поведение.
– Я к тебе лезу, пристаю?
– иезуитски вопрошал Славка.
– Нет, - вынужденно признавала Маша.
– Тогда какие претензии? Могу я за дружеской поддержкой обращаться, когда мне хреновей некуда?
– Можешь, конечно. Но не логичнее к Казимирычу или Болеку идти?
– От них дождёшься поддержки, как же. Держи карман шире. Одни нотации и гадость разная. Ты мне сейчас больше друг, чем они все вместе взятые.
Вообще, Славка будто с цепи сорвался. Он ежедневно звонил и почти каждый день заглядывал на пару часиков. Пил чай с вареньем. Громко рассуждал о будущей семейной жизни и повествовал, какая Ира замечательная и талантливая.