Танцор смерти. Дорога домой. Полет орлов. Исав
Шрифт:
Но однажды Нили получил по заслугам и с тех пор меня больше пальцем не трогал.
Началось все как обычно. На перемене я осторожно вышла во двор. Он поджидал меня, притаившись за дверью, и я, не поняв даже, что происходит, вдруг повалилась на землю.
— Попалась, Малявка Малоуни, — завопил Нили.
Я с трудом приподнялась, опершись на локоть, и тут вдруг услышала глухой удар и увидела, как Нили, отлетев от стены, валится на землю. Над ним стоял Ронни.
— Еще раз ее тронешь, — сказал он невозмутимо, — руки-ноги переломаю.
Ронни обернулся
— Спасибо, Ронни, — сказала я.
— Я слышал тебя тогда, в ложбине, — внезапно признался он. — Ты не похожа на всех остальных.
Сказав это, он развернулся и ушел.
В тот день я влюбилась в Ронни Салливана.
Сестры Макклендон жили в северной части городка, в застроенном старыми покосившимися домишками тупике, называвшемся Стафим-роуд или, как чаще говорили, Вставь-им-роуд.
Я, как и все, хихикала, слыша это название, смутно догадываясь, что в нем есть что-то неприличное. И еще я знала, что, если кто-нибудь из моих братьев сунет нос на Стафим-роуд, мама с отцом с него шкуру спустят.
Мама, если б могла, спустила бы шкуру со своего брата Пита. Всем было известно, что дядя Пит вечно ошивается у сестер Макклендон на Стафим-роуд. Даже я была наслышана о его дурных привычках и знала, что он — позор семейства Делейни.
Сестер было четыре — Дейзи, Эдна, Лула и Салли. Старшей, Дейзи, когда мне было семь, исполнилось лет тридцать пять, но из-за вытравленных перекисью волос и грубых складок у рта она выглядела гораздо старше. У нее имелся муж, о котором уже много лет не было ни слуху ни духу. Большую часть времени Дейзи проводила с Большим Роном Салливаном.
У Эдны и Лулы была целая вереница мужей. «Швырни горсть горошин в кучу Лулиных и Эдниных детишек, и ни за что не попадешь хотя бы в двоих от одного отца», — говаривал мой дедушка.
Салли Макклендон, младшей из сестер, было шестнадцать. Школу она бросила, хуже того, успела родить ребенка, мальчика. Говорили, что Салли — любимица дяди Пита.
Сестры Макклендон жили на пособие и кое-как подрабатывали — стирали, ходили убираться плюс к этому получали деньги от захаживавших к ним мужчин. Я решила, что дядя Пит — совсем чудной, раз имеет с ними дело.
Став старше, я поняла, что сестры Макклендон были бедными, необразованными и несчастными женщинами. Но в семь лет я только видела, что у моих родственников они вызывают жалость и отвращение. Добавьте к этим чувствам христианское милосердие — и получите благотворительность.
Такую, например, как на Пасху.
Стыдно признаться, но Пасха для меня была прежде всего корзинками с угощением, расписными яйцами и новыми платьями в оборочках. О благоговейной торжественности и речи не было — на Пасху я была принцессой. Мама купила мне бледно-розовое платьице с пышной юбкой, волнами расходившейся от талии. А к нему — белые замшевые туфельки и белую соломенную шляпку с розовой лентой.
В субботу перед Пасхой мы красили яйца. Весь день мы их варили и окунали в пахнущие уксусом краски. Часть яиц мы разложили в дюжину
Утром на Пасху я в ночной рубашке спустилась в гостиную, где на столе стояла пасхальная корзина для меня — огромная, в розовых лентах, с розовым плюшевым пуделем. Я разорвала обертку гигантского шоколадного зайца и, предвкушая наслаждение, принялась вертеть его в руках.
В комнату вошел Эван в синем праздничном костюме и с Библией в руке. Ему было двенадцать, и он как раз проходил стадию «кто кого благочестивее».
— Главное на Пасху — вовсе не угощения, — заявил он. — По-моему, с этим следует подождать.
— Эван прав, — согласилась появившаяся вслед за ним мама. — Клэр, шоколад съешь после церкви.
А я уже поднесла зайца ко рту. О, искушение! О, необоримая жадность! О, грех вожделения!
— Тьфу ты, черт! — вырвалось у меня.
Все. Я обречена, и нет мне прощения. Господь воскрес не для того, чтобы Клэр Малоуни в этот день чертыхалась над шоколадным зайцем.
Мне не разрешили искать вместе со всеми запрятанные пасхальные яйца, а мою драгоценную корзиночку со всем содержимым отдали детям Макклендонов со Стафим-роуд. И мне пришлось отправиться туда с мамой, тетей Доки и другими дамами — учиться смирению.
Стафим-роуд, где жили Макклендоны, показалась мне похожей на Салливанову ложбину. Покосившиеся дома и ржавые трейлеры стояли полукругом, между ними был грязный, замусоренный двор, где бегали тощие собачонки, пугливые и наглые одновременно.
Мы вылезли из «кадиллака» тети Доки, и дамы стали хором сокрушаться, глядя на сбившихся в кучку оборванных ребятишек, которые раскрыв рты смотрели то на меня и мое роскошное розовое платье, то на вытащенную мной из машины корзинку с пасхальными яйцами.
Эдна, Лула и Салли выскочили на улицу накрашенные, в обтягивающих джинсах и кофточках с огромными вырезами. Засмотревшись на них, я едва не уронила корзину.
— Ой, какая же ты хорошенькая! — сказала Салли, погладив меня по голове. — Не девочка, а кремовое пирожное! А какие глазки! Подрастешь — никто перед ними не устоит.
Мама подошла и молча встала между нами. Салли, ее побаивавшаяся, отошла в сторонку. Мама вынула из багажника коробку с угощением и, наклонившись, строго прошептала:
— От машины ни шагу. Если хочешь, можешь угостить детей яйцами. Подарки мы будем раздавать после молитвы.
И я осталась во дворе наедине с дюжиной чумазых босоногих ребятишек, которые уставились на мою корзину так, словно собирались ее у меня отобрать.
— Хотите яиц? — спросила я со вздохом.
Все закивали. Я стала шарить в корзине, отыскивая среди вареных яиц шоколадные, но детям Макклендонов было все равно. Они с жадностью хватали и те и другие, срывали обертки, отколупывали грязными ногтями скорлупу и медленно, с наслаждением ели.