Танцующая в Аушвице
Шрифт:
17 ноября 1942 года, в день крупнейшей нацистской облавы, семья отбыла по указанному фермером адресу. На ферме семья чаще всего пряталась в доме. Играть детям во дворе тоже было опасно, поэтому играли дети в амбаре. Отец помогал хозяину фермы по хозяйству. Несмотря на относительную безопасность, время от времени возникала угроза облавы, и всем членам семьи Гласеров приходилось немедленно покидать дом. По несколько часов, а иногда даже дней они блуждали по округе, пока хозяин фермы не сообщал, что опасность миновала.
Каждую неделю на ферму заезжала подруга семьи Гласер, и как-то Давид попросил ее при случае купить им недостающий стул, чтобы было на чем сидеть у камина. Та купила в Неймейгене
Так получилось, что свояк подруги, бывший в курсе ее еженедельных поездок на ферму, а также покупки стула, в начале июня 1943 года из-за какого-то незначительного инцидента попал на заметку полиции. Под давлением полиции ему с женой пришлось примкнуть к «восторженной толпе», которая приветствовала немцев, маршировавших по городу. У мужчины была расшатанная психика — он наблюдался у психиатра. Прессинг полиции вкупе с немецким парадом произвели на него столь сильное впечатление, что он снова захотел быть на хорошем счету у властей. Поэтому рассказал в полиции все, что знал о покупке стула. Тут же была организована карательная операция. Агенты наводящей на всех ужас политической полиции направились по адресу, куда был доставлен стул, но никого там не обнаружили. Тогда агенты помчались на отдаленную ферму брата получателя стула, нашли там семью Гласер и всех арестовали. Через транзитный лагерь Вестерборк семья Гласер в полном составе была депортирована в лагерь смерти Собибор, где и погибла в газовой печи 2 июля 1943 года”.
Три сестры Гласер (слева направо): Сара, Мип и Фрида
Закончилась эта печальная история тем, что полицейские агенты, принимавшие участие в аресте, получили по 60 гульденов премии, а стул, сыгравший в ней роковую роль, был изъят у фермера и в качестве трофея украсил кабинет начальника политической полиции. Фермера, рискнувшего приютить еврейскую семью, тоже арестовали. Как уж он там оправдывался, неизвестно, но в декабре 1943 года его отпустили на свободу.
Я снова вглядываюсь в лица на фотографии, а сестры Гласер смотрят на меня. Такое могло случиться и с нами, понимаю я, с нашими тремя дочерьми. Такая судьба — это вопрос лишь слепого везения или невезения. Сестрам Гласер не повезло: они родились не в то время и не в том месте. Сестры Гласер не сделали ничего плохого, но их выкинули из общества, преследовали, а потом схватили — в ходе охотничьего рейда доблестных голландских офицеров, заработавших на этом небольшую прибавку к жалованью. Ну а потом сестер убили, в чужих краях, подальше от глаз наших добропорядочных граждан. Сестры смотрят на меня с фотографии и видят, как я плачу.
Предательство и кокетство
Утро среды 6 октября 1942 года начинается так же, как и всякое другое утро. Это прекрасный осенний день. Ближе к обеду я еду на велосипеде в Хилверсум. Мама остается “дома”. Я делаю кое-какие покупки, пью чай на террасе гранд-отеля “Гоойланд” и в половине шестого возвращаюсь назад.
У виллы семьи Колье стоит такси. Наверняка это Кейс, наш важный господин, это его замашки — ездить исключительно на такси. Я думаю так еще и потому, что перед дверью мается таксист, который, видимо, ждет, чтобы с ним расплатились. Однако в окне кухни я замечаю полицейского, беседующего с четой Колье. Я стремительно разворачиваюсь, снова вскакиваю на велосипед и собираюсь рвануть с места, но полицейский оказывается проворнее меня, он выбегает на улицу
— Именем закона вы арестованы, — говорит он мне, засовывая пистолет в кобуру. — Мне известно, кто вы такая. Вы — мефрау Роза Гласер, еврейка, попытавшаяся избежать отправки в Вестерборк. Кроме того, у вас на руках имеется фальшивое удостоверение личности на имя Корнелии Донкерс.
Он жестом приказывает мне войти в дом.
Впрочем, полицейский ведет себя вежливо и производит хорошее впечатление. Он дает мне понять, что ему крайне неприятно то, что он вынужден делать. Мне не нужны его утешения, но когда я поднимаюсь наверх в наши комнаты и застаю там мать, всю в слезах и со скудной поклажей, упакованной в дамский чемоданчик, силы меня оставляют. Я молю полицейского взять все, что у нас есть, и заклинаю его всем святым отпустить нас с матерью на все четыре стороны.
— Это слишком опасно, — вздыхает он, — поймите, я делаю это не по собственной воле! Нам позвонили из амстердамской Sicherheitspolizei [44] . Там очень хорошо осведомлены обо всем, что касается вас. Я думаю, вас наверняка кто-то выдал.
Каждой из нас он разрешает взять по чемоданчику с вещами. Я умудряюсь незаметно передать господину Колье шкатулку с девятью тысячами гульденов и кое-какими украшениями. Всю нашу с мамой одежду мы тоже оставляем у них.
44
Полиция безопасности (нем.).
Я снова вспоминаю сагу о Лоэнгрине. Как только откроется имя, придет беда. Мечтательной школьницей я часто размышляла над этой фразой, глядя на играющий солнечными бликами Рейн. Почему? Быть может, то было смутное предчувствие. И вот теперь, когда мое настоящее имя открыто, для нас начинается ад.
На такси полицейский доставляет нас в участок в Наардене. Другие полицейские в участке тоже очень приветливы и угощают нас чаем. Они клянут нынешнюю ситуацию и сожалеют о собственном бессилии. В тот же вечер, где-то в половине восьмого, в участок звонит Кейс и, к нашему удивлению, очень скоро появляется перед нами.
— Кейс, — спрашивает мама, — не знаешь, как так получилось, что мы оказались здесь?
— Без понятия, тетушка, — разводит руками он. — Как только я узнал, что вас забрали в полицию, я тут же поспешил сюда. Надеюсь, что вас скоро отпустят. Вчера я был в Хейно. Эсэсовцы забрали оттуда вашего мужа и перевели его в Вестерборк. Выяснив это, я направился в Вестерборк, но сумел доехать поездом только до Хогхалена. Остаток пути я проделал на такси. Сами понимаете, обошлось мне это недешево. После долгих поисков я отыскал наконец лагерь Вестерборк, но проникнуть туда не смог. Я попытался что-то разузнать о вашем муже, но вроде бы в тот же вечер его увезли куда-то еще. Я понимаю, что для вас с Розой это большое горе. Мне хочется вам чем-то помочь…
Все еще ошеломленные арестом, мы не знаем, как реагировать на сообщение Кейса. Я благодарю его за поддержку, и он уезжает. Вскоре после него в участке появляется мефрау Колье. Хотя теперь она знает, что мы обманули ее, назвавшись вымышленными именами, она по-прежнему к нам добра, и мы договариваемся по возможности держать связь.
Сперва на допрос вызывают маму, а следом за ней — меня. Когда я спрашиваю детектива, как они сумели нас найти, он говорит то, чему мне не хочется верить. Он предполагает, что донести на нас мог только один человек, и этот человек — Кейс.