Танцующая в Аушвице
Шрифт:
Десять минут [54]
54
Здесь и далее стихи Розы Гласер даны в вольном переводе Валерии Лавкиной.
Вечера мы с Йоргом проводим совсем по-домашнему. Да, я его любовница, но поскольку его жена далеко, а оба мы должны оставаться в лагере, то вечера мы проводим почти как семейная пара. В доме у него есть фотографии жены и детей. У нее — приветливое круглое лицо, она не слишком красива, но вполне обаятельна, с открытым искренним взглядом. В самом начале эти фотографии мешают мне, когда мы занимаемся с ним любовью. Как будто его жена стоит рядом и смотрит на нас. Но Йоргу это не мешает, и спустя некоторое время я тоже привыкаю к ее постоянному присутствию. Со временем его жена кажется мне все симпатичнее, и у меня возникает чувство, что мы с ней могли бы стать подругами. Когда после секса мы с Йоргом расслабленно лежим в темноте, он любит порассуждать о счастье. При этом можно разглядеть, как блестят его глаза. Но говорит он об этом так, как большинство счастливчиков из тех, кто занимает под солнцем тепленькое местечко и пользуется всеми благами, которые имеются в наличии.
Иногда до меня доходят слухи, что люди неодобрительно отзываются о наших с Йоргом отношениях. Какой-то заключенный предлагает мне деньги за то, чтобы я удалила его имя из списков, а когда я объясняю ему, что не могу этого сделать, он обзывает меня “фашистской подстилкой”.
В другой раз эсэсовец из лагерной охраны говорит мне: “С кем бы ты ни спала, ты все равно остаешься еврейкой…” Мне также не дозволяется сидеть во время ужина за одним столом с Йоргом и комендантом лагеря, хотя, впрочем, этим ущемления моих прав и ограничиваются. На праздничных вечеринках для сотрудников лагеря я появляюсь вместе с Йоргом — и обычно в бальном платье, которое я тоже попросила мне прислать. На этих вечеринках много музыки, спиртного и танцев.
По моему приглашению в лагерь приезжает мефрау Колье. Я шлю ей приглашение через так называемую Hollandische Kommandatur [55] , и ее запросто пропускают на территорию лагеря. Она проводит здесь целый день. Для меня это настоящий праздник, мы многое успеваем обсудить. И вот что она мне рассказывает.
Через неделю после нашего ареста Магда спросила Кейса о том, был ли он в Sicherheitsdienst, которой он грозил ей в том случае, если она откажется отдавать ему наши деньги. На что он ответил ей, что пока от этого воздержался. А двумя неделями позже мефрау Колье получила счет из амстердамского отеля. За ужин. Имевший место в тот самый день, когда Кейс якобы ездил в Хогхален, намереваясь посетить Вестерборк. Получается, что он обманывал мефрау Колье точно так же, как и меня…
55
Голландская комендатура (нем.).
Во второй половине дня Магда Колье встречается и с моей матерью. Свидание проходит наидушевнейшим образом, и мы втроем пьем кофе в кабинете Йорга, пока тот отсутствует. Моему отцу не удается в этот день получить освобождения от работы, поэтому, так и не встретившись с ним, в конце дня Магда возвращается в Наарден.
Чуть позже я узнаю, что за моей спиной Кейс натворил еще немало дел. Так, через несколько дней после нашего ареста он направился к моим друзьям, сообщил им, что из-за нашего ареста он тоже ненадолго был задержан. И попросил 2000 гульденов на адвоката, который бы посодействовал нашему освобождению. Мою мать освободили бы по возрасту, а меня он бы постарался перевести в психиатрическую лечебницу. Не преминул Кейс наведаться и к Элизабет, подруге моего скрывающегося брата. У нее он попытался выведать, где прячется Джон. Вероятно, хотел и за него получить свои 500 предательских гульденов. “У
Что касается моего брата Джона, то до меня доходит слух, будто он в Швейцарии. Однако я точно знаю, что его там нет, поскольку сама распустила этот слух, чтобы от него отвязались все потенциальные предатели. Когда еще до ареста я ездила в Тилбург, чтобы забрать у Элизабет свою теннисную ракетку, она заверила меня, что с Джоном все в полном порядке. Он в безопасности там, где находится. По слухам, с ним все по-прежнему, и это для меня — наилучшая новость.
Я прилежно веду свой дневник, который начала еще в тюрьме в Волвенхуке. Какое-то время он лежал без движения у мефрау Колье. При аресте я не захватила его с собой, поскольку нам разрешили взять лишь маленький чемоданчик с предметами первой необходимости. Но потом я попросила мефрау Колье переслать мне мою рукопись, предварительно хорошенько ее упаковав, чтобы она не повредилась в дороге. В лагере есть о чем рассказать, и здешняя жизнь, увы, дает много пищи для размышлений.
Кроме этого, я почти каждый день пишу Магде Колье — держу ее в курсе происходящего и делаю заказы. Пишу, к примеру, следующее.
В Рождество на четыре дня я была приглашена заниматься хозяйством к венгерскому эсэсовцу. Все его соседи по квартире — из вермахта и СД — уехали в отпуск. Мы невероятно весело провели время с другими оставшимися офицерами и даже танцевали под патефон.
Желаю вам благополучия в наступающем 1943 году и надеюсь, что этот год принесет всем нам долгожданный мир и покой.
Здесь в лагере царит оптимистичное настроение, но это ни о чем не говорит.
Мы получаем хорошие вести из Швейцарии от моего брата Джона.
Я прибавила в весе 14 фунтов и превратилась в пухлую тетечку.
А вот что я пишу ей после того, как с января 1943 года в лагере был введен лимит на приходящие письма.
Меня это задевает самым непосредственным образом, поскольку иной раз я получаю по шесть писем в день. Но я сразу написала всем моим знакомым, чтобы они как-то договорились друг с другом, и один писал бы на адрес моего отца, а другой — на адрес матери. Так до меня будет доходить почти вся моя почта.
В наш дом в Ден-Босе кто-то вселился. Мне это кажется диким, но я ничего не могу с этим поделать.
Вам не стоит бояться того, что мы здесь растеряем все наше мужество. Мама и я, а прежде всего отец, мы все по-прежнему стараемся бодриться.
Моя книга растет как на дрожжах. Здесь, в лагере, мне попался парень, которому всего 19 лет, но он замечательно рисует. И вот этот парень делает для моей книжки чудесные иллюстрации.
Отец получил от вас посылку. Но мы не поняли, что в ней было. Почему-то отец не стал с нами разговаривать на эту тему. Конечно, он вел себя так не со зла, но мужчины — такие эгоисты. Пожалуйста, если не сложно, пошлите нам то же самое еще раз.
Однажды зимним вечером, после занятий любовью, мы с Йоргом лежим, глядя в потолок.
— Меня заботит кое-что, — говорит он мне. — Новые немецкие предписания и инструкции, полученные мною из штаб-квартиры Sicherheitsdienst, стали значительно строже прежних. Тебе следует поостеречься в своих письмах на волю. Цензура ужесточается, и теперь в письмах заключенных будет контролироваться каждая буква. К тому же в лагере достаточно стукачей, и мне уже поставили на вид, что ты как моя секретарша не раз подсовывала свои частные письма в служебную почту.
Я слушаю молча, глажу его по лицу… и задумываюсь. Стараясь не поставить под удар наши с ним отношения и не растерять все свои привилегии, в тот же день я перестаю подкладывать в служебную почту свои письма. И впредь избираю иную тактику. Симпатизирующий мне сотрудник, еженедельно выезжающий за территорию лагеря, теперь опускает мои письма в почтовый ящик по ту сторону колючей проволоки. Поскольку правила и впрямь ужесточаются, я теперь не печатаю свои письма, а пишу их от руки и датирую прошлым годом. Так, мне кажется, никто не пострадает. Если вдруг мое письмо перехватят, создастся впечатление, что это старое письмо, которое где-то завалялось, а теперь вот, год спустя, откуда-то выплыло. Наряду с этим я пишу письма, которые отсылаю из Вестерборка официальным путем. Лагерные правила по-прежнему дозволяют это делать, но лишь раз в неделю и под неусыпным оком цензуры. Однако, когда я мухлюю подобным образом, система удовлетворена, а мои письма проскальзывают на свободу незамеченными.