Танцующая в Аушвице
Шрифт:
Вестерборк, 30 октября 1942 года
Дорогие мефрау и менеер Колье!
Только вчера при доброжелательном посредничестве покровительствующего мне лица я отправила вам весточку, хотя такая возможность случается здесь всего лишь раз в неделю. И я сразу же отвечаю на письма, полученные мною от вас, менеер Колье, и от вашей жены практически одновременно.
С одной стороны, я крайне признательна вам за эти письма, с другой — они невероятно меня опечалили, поскольку все, чего я так сильно боялась, обернулось теперь неприглядной реальностью.
Тем временем моя мама поправилась и вернулась из больничного барака. У меня же с недавних пор на лбу, чуть ниже линии волос, красуется здоровенный чирей, из-за которого у меня началось что-то вроде инфекционного заражения: на пару дней распухло лицо, и температура поднималась до 39,4 градусов. В настоящий момент мне немного лучше, и к тому же я все равно по несколько часов в день должна работать, поскольку совершенно не могу, да и не хочу сидеть без дела. Сейчас температура спала, и лицо уже не такое распухшее. Вот только на лбу у меня повязка, напоминающая тюрбан.
Я очень рада, что мы не навлекли на вас никаких неприятностей, и рискую уверить вас в том, что и впредь никаких неприятностей от нас не будет. Во-первых, потому что вы и в самом деле ничего про нас не знали. А во-вторых, потому что, работая здесь, в Вестерборке, личной секретаршей представителя Sicherheitspolizei, я сумею позаботиться о том, чтобы господин Ван Метерен в скорейшем будущем
Несмотря на мое заточение, я счастлива. Счастлива от сознания, что никогда не врала людям и всегда была честной по отношению к другим. Тем сильнее воздастся таким низким личностям, как господин Ван Метерен, который из нашей бедственной ситуации пытался извлечь личную выгоду. Теперь это вышло наружу, я не хотела и не могла в такое поверить, но вы и моя мать, как я понимаю, с самого начала понимали, что здесь что-то не так.
В тот день, когда нам стало известно, что отец находится в Вестерборке, г-н Ван Метерен получил от моей матери 375 гульденов с тем, чтобы 300 из них передать отцу, а 75 пустить на путевые расходы и проживание в гостинице. Когда в среду вечером г-н Ван Метерен вернулся назад, мы находились в полицейском участке и обе хорошо понимали, что деньгами тут уже не поможешь. Невзирая на наше бедственное положение, он еще умудрился рассказать нам, что отец депортирован в Польшу. Разумеется, нам было не до денег. И к тому же я подумала: если нас отправят в лагерь, может, он пошлет нам туда продуктовую посылку или что-нибудь еще из того, что нам понадобится. Поэтому пусть у него останутся какие-то деньги. Соответственно, все его россказни про деньги из собственного кармана — это досужие бредни и сплошная ложь. Я уже передала информацию в Sicherhetspolizei, на которую работаю денно и нощно, и всеми силами постараюсь добиться того, чтобы негодяя наказали со всей строгостью. За все время нашего общения он ни разу не потратил на меня ни сента, а мы с матерью только за последнее время одолжили ему около 1000 гульденов, которые он все, скорее всего, промотал с девицами легкого поведения.
Права распоряжаться нашими деньгами и нашим имуществом г-ну Ван Метерену я не передавала никогда и ни при каких обстоятельствах, это все подлая ложь. Ни за что и никогда не давайте в руки г-ну Ван Метерену чего-либо из того, чем владели и до сих пор владеем мы с матерью, иначе это будет преступлением. Все наше имущество мы доверили вам, только вам и никому другому. Что вы ответили ему — то и ответили. Но помните: среди принадлежащего мне нет такого — даже того, что ничего не стоит, — что могло бы принадлежать и ему. Если вы все-таки нарушите эту установку, то мне, вероятно, придется обратиться в полицию, как бы трудно это для меня ни было.
Что же касается Эвтерпестраат [50] , то Кейс лучше бы сам поостерегся. Я не угрожаю, но если он не уймется, то непременно окажется там, если уже там не оказался из-за своей бесконечной лжи и мошенничества. Хуже ничего быть не может, это правда, но все мы и так уже поняли, что для него все закончится именно этим.
Еще раз повторюсь: ни моего отца, ни мою мать, ни меня пока не отправляют в Польшу. Поэтому мы можем поддерживать друг с другом связь из Вестерборка, а это уже дорогого стоит.
Мой исповедник из Вюгта прислал мне красивый молитвенник и невероятно прочувствованное письмо. Я полностью полагаюсь на будущее, много молюсь и свято верю в то, что вернусь отсюда к нормальной жизни, возобновлю работу и застану вас всех такими же, какими оставила. За исключением г-на Ван Метерена, которого я, собственно, даже и не презираю, поскольку он больше не принадлежит к числу людей, которых я когда-либо знала и уж тем более любила. Самое лучшее, я считаю, это не посылать г-ну Ван Метерену абсолютно никаких сообщений. Еще раз убедительно прошу, чтобы в руки г-на Ван Метерена ничего не попало, иначе в дело немедленно вмешается полиция. Это не пустая угроза, а то, чего я могу добиться здесь благодаря своей работе. У г-на Ван Метерена нет ничего моего, кроме нескольких частных фотографий и пары портретных рамочек. И я бы предпочла получить их назад. Они находятся в левом ящичке его письменного бюро. Не могли бы вы отправить мне их обратной почтой?
Мы снова получили от вас две посылки, за что вам наше сердечное спасибо. Но не могли бы вы впредь упаковывать их попрочнее, поскольку последнее время постоянно идут дожди и все внутри посылки перемешивается, делается влажным и, к сожалению, непригодным для употребления. А г-на Ван Метерена в Амстердаме я не видела и не разговаривала с ним. Так что это очередная подлая ложь. Разумеется, еще меньшей правдой является то, что я дала ему право распоряжаться нашим имуществом. Чистой воды фантазия! Не верьте ему, пожалуйста! Он никогда не был ни в Амстердаме, ни в Вестерборке, а что касается Элизабет, то я ей уже написала и обо всем предупредила, но не получила от нее в ответ ни малейшего признака жизни. Предупреждаю вас, мефрау Колье, на тот случай, если вы все-таки рискнете отдать ему что-то мое. Тогда я буду вынуждена передать дело в полицию. Я невероятно благодарна вам за то, что вы так хорошо заботились и продолжаете о нас заботиться. Но если мы с матерью уже стали жертвами его грубого мошенничества, то теперь я вынуждена угрожать вам и, возможно, даже приведу эту угрозу в действие, чтобы вы тоже не стали жертвой его мерзкого нрава и подлой природы. Поэтому еще раз прошу: оставьте все мои вещи, включая шубу и все прочее, там, где это сейчас находится. Если вдруг мне что-то понадобится, я непременно напишу вам об этом. Г-н Ван Метерен не был в Вестерборке, не передавал никаких чемоданов с вещами, а я, между тем, была и остаюсь здесь. Нужны ли вам другие, более убедительные и ощутимые доказательства, чем это?
В данный момент имеется не так много шансов навестить нас здесь, равно как и у меня практически нет шансов поки нуть лагерь. Спустя какое-то время, когда все здесь немного наладится, мы сможем спокойно обсудить такую возможность с моим шефом, и есть вероятность, что такой шанс появится, — тогда мы и повидаемся друг с другом. У меня необычайно приятный босс, который тоже весьма негодует по поводу всей этой истории.
Такие дела, мефрау Колье. На этом я закругляюсь. Желаю вам и вашему супругу всего наилучшего. Примите наисердечнейший привет от моих родителей, я же от вас жду скорой весточки, а может быть, и посылки. Одна лишь просьба: если будете отправлять нам одежду, кладите ее, пожалуйста, отдельно от продуктов и, по возможности, используйте в качестве упаковки прочные коробки, поскольку все посылки здесь вскрываются, а в сырую погоду вещи могут сильно пострадать.
50
На улице Эвтерпестраат в здании бывшей школы для девочек размещалось нидерландское отделение немецкой Службы безопасности (Sicherheitsdienst), а неподалеку — Центральное бюро еврейской эмиграции, ведавшее депортацией евреев из Нидерландов.
Письмо Розы супругам Колье из Вестерборка от 30 октября 1942 года
Мое письмо возымело действие. Мефрау Колье ничего, ничегошеньки не отдает Кейсу. В одном из писем, которые я получаю от нее, она подтверждает, что полиции нас действительно выдал Кейс. За каждую из нас он получил по 500 предательских гульденов. Именно об этом мне в открытую намекали в полиции Наардена.
На деньги, оставленные мною у мефрау Колье, каждую неделю мы получаем посылки с продуктами, которые ей “заказываем”. По моей просьбе Магда присылает нам вещи — из тех, что мы у нее оставили. Прежде
Через несколько недель лагерная цензура становится строже. Все письма вскрывают и прочитывают. Появляются новые правила. Заключенным теперь разрешено писать только определенное количество строк — и то раз в две недели, а в отдельных случаях на письма вообще накладывается запрет. Поскольку еда в лагере крайне скверная, речь в письмах часто идет о продуктах питания. О заказах и о том, благополучно ли они доставлены. Вся переписка проходит цензуру, и с этим еще можно было бы смириться, но меня, к примеру, страшно огорчает то, что всех моих подруг, написавших мне письма, полиция убедительно попросила этого больше не делать. Их как следует запугали и намекнули, что если им уж так хочется со мной поболтать, то в лагере найдется местечко и для них. После этого мне перестали писать почти все.
После трудового дня я стремлюсь общаться с людьми и попутно стараюсь выяснить, что я могу организовать в этом новом для меня мире. Замечаю, что контакты с мужчинами я, как обычно, налаживаю легко. Некоторые тут же начинают со мной заигрывать. Я дурю им головы, улыбаюсь и, не задерживаясь, иду дальше. Я знакомлюсь с известным австровенгерским художником по имени Эрих Зиглер. Он вводит меня в своеобразный художественный клуб, и уже неделю спустя мы выступаем во всех бараках с песенками и юмористическими скетчами. Я пою, что-то изображаю, танцую. Мы имеем успех, а несчастные лагерники хоть на миг забывают о своих страданиях. Общаться с немцами для меня не проблема, поскольку я бегло говорю по-немецки. Здесь это бесспорное преимущество. К тому же в лагере все либо раболепствуют перед немцами, либо убегают от них прочь, в то время как я мило болтаю с ними и выслушиваю их новости с Heimat [51] . Я смотрю на большинство из них как на своих одноклассников из Клеве, с которыми мы вместе учились у Стаканчика. Все они примерно того же возраста, что и я. Эти ребята прямиком из “Гитлерюгенд” выкатились в вермахт или войска СС. Они говорят о своих повседневных заботах: о брате, который сражается на русском фронте, о долгих рабочих днях, о больной матери, живущей где-то под Руром, и о тоске по дому, жене и детям.
51
Родина (нем.).
Мой путь определяется, когда я встречаю молодого офицера СС. Его зовут Йорг Мюллнер, он — голландец. Из Schreibstube [52] — конторы, где я работаю, я должна относить ему утвержденные списки с именами заключенных, которые этапируются в Польшу. Йорг внешне весьма эффектен: высокий, симпатичный, голубоглазый, держится свободно. Получается слишком нейтрально. Девушке важна униформа, для нее человек, мужчина — это детали. Зачем полностью убирать ее стиль?
52
Канцелярия (нем.).
Узнав, что я хорошо говорю по-немецки, он приглашает меня на чашечку кофе в свою комнату. Мне наша беседа кажется совсем короткой, но потом я понимаю, что она длилась не меньше часа. Про списки заключенных мы не говорили, только о своей жизни и о том, откуда каждый из нас родом. Я рассказываю ему про танцы и про свою жизнь в Клеве. Он — про двоих детей и свои приключения в Sicherheitsdienst. При расставании мы с улыбкой смотрим друг на друга.
В последующие дни у нас с ним происходят такие же встречи. Он очарователен, дружелюбен, у него серьезный и вместе с тем лукавый взгляд. Порой я замечаю, что он смотрит на меня, а когда я поворачиваюсь к нему, он начинает улыбаться. И я улыбаюсь ему в ответ. Я решаю пофлиртовать с ним, ведь от этого наверняка улучшатся условия нашей с родителями жизни. Йорг здесь важная персона, офицер службы безопасности, отвечающий в лагере за Judische Auswanderung [53] . В его ведении назначение на работу, транспорт, увольнительные. Руководство Йорга сидит в нидерландской штаб-квартире Sicherheitsdienst в Амстердаме и подчиняется непосредственно Берлину. Йорг регулярно и напрямую общается с начальником лагеря Геммекером. Он отвечает за перемещения заключенных, а Геммекер — за управление лагерем.
53
Перемещение евреев (нем.).
Через неделю Йорг вызывает меня к себе и сообщает, что со следующего понедельника я буду работать его секретаршей. В его большом рабочем кабинете для меня ставят стол. Мы начинаем видеться ежедневно, а поскольку по вечерам в лагере делать особенно нечего, я и по вечерам остаюсь в его квартире. Там мы впервые целуемся и занимаемся любовью. Так в этом странном мире мы с ним становимся любовниками. Он очень мил и добр ко мне, и у меня возникает чувство, что он по-настоящему в меня влюблен. Мы не просто спим друг с другом, как едва знакомые мужчина и женщина, но много говорим о наших чувствах, проблемах и планах на будущее. Я признаюсь ему, что была замужем. А вот он о своей жене почти ничего не рассказывает. Когда мы одни, мы обращаемся друг к другу по имени и на “ты”, на людях переходим на “вы”.
В течение дня мы заняты работой. С определенной периодичностью Йорг должен отбирать требуемое число заключенных для отправки в Польшу. Schreibstube составляет списки имен, а я забочусь о том, чтобы они попадали к нему вовремя. Помимо этого, я получаю предложения от так называемой Antragstelle. Это внутрилагерная комиссия, которая ходатайствует об освобождении от этапирования в Польшу того или иного заключенного по причине, скажем, его незаменимости на работе.
Когда мы с Йоргом идем по территории лагеря, к нам часто с почтительным поклоном подходят люди и просят рассмотреть их дело. Иногда они умоляют пощадить их или предлагают деньги. Я беру записочки с просьбами, но чаще всего Йорг перенаправляет их в Antragstelle. А те, в свою очередь, ведут свою политику. У них есть собственные друзья. Поскольку в состав Antragstelle входят по большей части немецкие евреи, бежавшие в Нидерланды еще до начала войны и проживавшие в Вестерборке еще тогда, когда он считался лагерем для беженцев, то они и освобождают от отправки в Польшу в основном своих немецких соотечественников. Потом эти ходатайства рассматривает Йорг Мюллнер, и списки на отправку окончательно утверждаются. Люди, чьи имена находятся в списках, узнают о том, что их ждет, всего лишь за день до отъезда.
Йорг регулярно встречается с комендантом лагеря Геммекером. Он часто берет меня на эти встречи, чтобы я стенографировала, а потом готовила бумаги с их решениями. Мое знание немецкого языка приходится очень кстати, и вскоре все договариваются, что я буду выполнять секретарские обязанности и у коменданта.
Так что дни мои заполнены работой, а ночи — Йоргом. Я прошу мефрау Колье прислать мне красное платье, шубу и кое-какие драгоценности, что она и делает. Помимо хорошей еды, у меня появляются и другие привилегии, вроде доступа к пишущей машинке, переписки в обход цензуры, собственной комнаты, а иногда — даже возможности видеться с друзьями. Так мне удалось принять у себя в лагере нескольких учеников моей танцевальной школы. Один из учеников живет неподалеку отсюда, в Гронингене, и он навестил меня уже несколько раз. Короче говоря, обстоятельства складываются в мою пользу. Я даже немного набираю вес. И я снова пишу песенки и стихи. Разумеется, о любви и о мужчинах. Они немножко циничны, потому что пишу я их, сидя в концлагере. В моих стихах мужчины меня предают, сажают в тюрьму и вместе с тем — непременно хотят соблазнить.