Танцующая в Аушвице

Гласер Паул

— За наше знакомство!

Я тоже поднимаю бокал, смеюсь и пью. Хюберт обнимает меня за талию.

— Пойдем, дерзнем станцевать еще разочек! — предлагает он.

Близко прижавшись друг к другу, мы скользим в оживленной толпе. Я вновь ощущаю, как у меня внутри разливается блаженное тепло.

— Здесь так жарко! — говорю я.

Хюберт внимательно смотрит на меня, и мы скрываемся в прохладных коридорах, летим до самого их конца — туда, где начинается лестница аварийного выхода. Я останавливаюсь.

— Ну что, вниз? — спрашивает Хюберт и еще крепче прижимает меня к себе. Мы спускаемся на шесть ступеней вниз по винтовой лестнице

к площадке, слабо освещенной аварийной лампочкой. Без малейшего сопротивления я позволяю ему подхватить себя на руки, чувствую тепло его тела и узнаю вкус его губ. Долго, очень долго длятся наши объятья. Прочь уходит время, исчезает все вокруг. Наши губы то сливаются, то размыкаются, то снова ищут друг друга…

…Наступившей весной я хожу в Собрание по несколько раз в неделю. Время от времени встречаю там Хюберта, и он всегда приглашает меня на танец. Мы танцуем, он смеется, болтает, но никогда даже намеком не дает мне понять, что помнит о той чудесной карнавальной ночи. Иногда я спрашиваю себя, а не забыл ли он о ней напрочь. Но в любом случае всякий раз он подходит ко мне, утешаю я себя, значит, рано или поздно заговорит об этом.

Однажды, когда, собираясь ехать из теннисного клуба домой, я сажусь на велосипед, рядом со мной притормаживает выруливший из-за угла открытый автомобиль.

— Привет, Рози! — говорит Хюберт. — А я и не знал, что ты ходишь сюда играть в теннис.

Я слезаю с велосипеда.

— Давай я отвезу тебя, — предлагает Хюберт. — А велосипед заберем завтра.

Выпрыгнув из автомобиля, он берет мой велосипед и возвращает его на велосипедную стоянку теннисного клуба. Затем выезжает на главную дорогу и останавливается возле ресторана. Мы находим себе местечко на веранде в тени раскидистых буков и заказываем что-то выпить.

— Ну, Роза-мимоза, — начинает Хюберт. — Как же ты загорела! Выглядишь как голландская богачка.

— Я такая и есть! — с вызовом отвечаю я. — Когда я вот так сижу с тобой, мне нечего больше желать.

Роза (в центре) в теннисном клубе

Роза с матерью идут за покупками

Хюберт приподнимает брови.

— Это похоже на любовное признание, — улыбается он. — С каких это пор девушка заходит так далеко, что первой говорит мужчине о своей любви?

— Первой? — удивляюсь я. — Разве ты забыл о бале на Микарем, Хюберт?

— Нет, отчего же забыл, — возражает Хюберт и снова улыбается. — Было очень мило, и я здорово набрался. Это я прекрасно помню.

— Это все, что ты помнишь? — спрашиваю я.

— Ну да, практически все, — соглашается Хюберт.

Я хмурюсь и, оторвав взгляд от своих туфель, смотрю ему прямо в глаза.

— Хюберт, ты и в самом деле забыл о том, что признался мне в любви, а потом взял на руки и поцеловал? Ты знаешь, что меня до этого не целовал ни один мужчина?

Хюберт откидывается назад. Под его стулом хрустит гравий.

— Я, что, на самом деле говорил тебе о любви, Рози? Прости, но вот об этом я ничего не помню.

Где я тебе об этом говорил?

— На аварийной лестнице, — отвечаю я еле слышно.

— Прости, если я тебя огорчу, но стоит мне напиться — и я уже не очень помню о том, что говорю, а еще меньше о том, что делаю…

Я съеживаюсь. Он берет меня за руку:

— Прости, я вовсе не хотел тебя обидеть.

— Отвези меня назад в теннисный клуб, я хочу забрать свой велосипед.

— Как угодно, — пожимает плечами Хюберт, быстро подзывает официанта и расплачивается. В молчании мы возвращаемся к теннисному клубу.

— Удачи тебе, Хюберт, — говорю я, выскакивая из машины. — И спасибо за урок!

Гордо подняв голову, я отворачиваюсь от него и иду по дорожке к велосипедной стоянке, слыша, как за моей спиной замирает звук отъехавшего автомобиля.

Проходит лето, наступает зима, в Собрании объявляют новый бал-карнавал. Празднично оформлены витрины магазинов и универмагов. Мы с мамой идем за покупками.

— Ты уже придумала, как оденешься на праздник? — спрашивает она.

— О да, — отвечаю я. — В этот раз я хочу нарядиться морским офицером, мужчиной. Пусть в этот вечер меня никто не узнает, и танцевать я буду только с девушками.

— К чему все это? — хмурится мать.

Я сомневаюсь, могу ли я дать ей честный ответ.

— Просто хочу посмотреть, как это у меня получится, — лукавлю я.

Привыкшая к выкрутасам дочери, она соглашается.

— Ладно, на следующей неделе закажешь себе костюм, но только не говори отцу, что это я дала тебе на него деньги.

— Конечно, я сама сэкономила, — подмигиваю я маме.

В вечер карнавала я одна подъезжаю на такси к Собранию по подъездной аллее. Шофер распахивает передо мною дверцу автомобиля — “Прошу вас, лейтенант!” — и отдает честь, приставляя руку к козырьку форменной фуражки. Из заднего кармана своей формы морского офицера я достаю бумажник, небрежно бросаю в снег окурок и расплачиваюсь.

Все отлично срабатывает. Шофер не признает во мне женщины. Как обычно, все залы и коридоры Собрания заполнены людьми. Умея хорошо танцевать за партнера, я начинаю свое путешествие по Собранию, налево-направо раскланиваюсь с барышнями и весело улыбаюсь под своей жаркой маской. Пора пригласить кого-нибудь на танец, решаю я и склоняюсь в поклоне перед темноволосой девушкой. Этот ребенок, понимаю я, испытывает те же чувства, что я сама год назад, пока меня не пригласил на танец Хюберт. И я, ведя по переполненному танцполу на счет раз-два-три, раз-два-три… свою партнершу, все крепче прижимаю ее к себе.

Роза (справа) в костюме морского офицера

— Здесь так жарко! — заводит беседу моя барышня.

Я киваю.

— Вы не хотите разговаривать?

— Нет, — отрицательно качает головой “морской офицер”.

Танец заканчивается. Уверенным жестом я направляю партнершу в бар, подсаживаю ее на высокий табурет, ищу глазами бармена и вдруг вспоминаю свои собственные прошлогодние иллюзии. Ненависть ко всем мужчинам, ко всему этому светскому обществу — нет, ко всему миру — вскипает в моей душе, и я резко поднимаю два пальца, показывая бармену на шампанское.