Танец души:Стихотворения и поэмы.

Щировский Владимир Евгеньевич

«Вселенную я не облаплю…»

Вселенную я не облаплю – Как ни грусти, как ни шути, Я заключен в глухую каплю – В другую каплю – нет пути. 1938-1939

«Был оглушителен и едок…»

Стилиану Павловичу Версоблюку

Был оглушителен и едок День расточительств, день труда. Но вот – над руганью соседок Взошла вечерняя звезда. И лапы скуки всё короче, И проступают всё живей Нерусские, немые очи Над полукружьями бровей. Они смогли когда-то, где-то, Не то грустя, не то любя, В привычной вечности поэта Невольно отразить себя. Ах, ей ли было счастья мало, Когда она, вплетясь в ряды Подруг, себя именовала Гортанным именем звезды! А щедрый данник вечной темы Не от ее ль зажег лучей Кровь дикой песни, кровь Заремы, Кровь современницы своей? 1939,Керчь

«В

балетной студии, где пахнет как в предбаннике…»

В балетной студии, где пахнет как в предбаннике, Где слишком много света и тепла, Где вьются незнакомые ботанике Живых цветов громадные тела. Где много раз не в шутку опозорены, Но всё ж на диво нам сохранены, Еще блистают ножки Терпсихорины И на колетах блещут галуны; Где стынет рукописная Коппелия, Где грязное на пультах полотно, Где кажется вершиной виноделия Бесхитростное хлебное вино, Где стойко плачут демоны ли, струны ли, Где больше нет ни счастья, ни тоски, Где что-то нам нездешнее подсунули. Где всё не так, где все не по-людски, — В балетной студни, где дети перехвалены, Где постоянно не хватает слов, — Твоих ногтей банальные миндалины Я за иное принимать готов. И трудно шевелиться в гуще воздуха, И ведьмы не скрывают ржавых косм, И всё живет без паузы, без роздыха Безвыходный, бессрочный микрокосм. 1939

«Осень, некуда кинуться нам со всех ног…»

Осень, некуда кинуться нам со всех ног. Нет для нас подходящего сада. Нет теплицы, где вырос бы желчный цветок – Ботанической ереси чадо. Осень. Звонко горланят по школьным дворам Красноносые дошлые дети. По квартирам не счесть оглушительных драм: Здесь Монтекки, а там Капулетти. Осень. Время призыва, отправки в войска, Время поисков топлива, время Желтизны у листвы, седины у виска И презрительной дружбы со всеми. О, душа, недотрога, возьми свой лорнет, Запотевшее стеклышко вытри. Видишь краски, которых подобия нет На бессмертной фабричной палитре. Серый полдень, сугубая плотность дождей, Населенье в блестящих калошах, Море выглядит Мафусаила седей. Просит песен, но только хороших. В эти дни я пленяюсь своей правотой, Заурядной, бессовестной, гиблой, Триумфальной, заветно-блистающей, той, Что скрепляет незыблемость библий 1940,Керчь

ТАНЕЦ ЛЕГКОМЫСЛЕННОЙ ДЕВУШКИ

«Когда я был аркадским принцем», Когда я был таким-сяким, И детским розовым гостинцем Казалась страсть рукам моим. Зашел я как-то выпить пива В один неважный ресторан. Носились официанты живо, Качался джаз, потел стакан. Сгибались склеенные пары, Вперед вдвоем, назад вдвоем. Как отдаленные гитары, Звенели мысли ни о чем. И стоит ли тому дивиться, Что в томном танце надо мной Одна румяная девица Сверкнула голою спиной. Так сладко стало мне и больно, Что я, забыв свое питье, Благоговейно, богомольно Взглянул на рожицу ее. Курносая, в прекрасном платье, Вся помесь стервы с божеством… О, как хотелось мне сказать ей: – Укрась собой мой скучный дом, Развесели меня скандалом Со злой соседкой у плиты, Дабы не завелись мечты В житьишке каверзном и малом… И губки лживые твои Целуя тысячу раз кряду, Здесь в мимолетном бытии Я затанцуюсь до упаду. 1940

ТАНЕЦ БАБОЧКИ

Кончен день. Котлеты скушаны. Скучный вечер при дверях. Что мне песенки Марфушины, Ногти дам, штаны нерях? Старый клуб отделан заново – На концерт бы заглянуть – Выйдет Галочка Степанова И станцует что-нибудь. Дева скачет, гнется ивою, Врет рояль – басы не те. Человечество шутливое Крупно шутит в темноте. И на мерзость мерзость нижется, И троится мутный ком, И отверженная ижица Лезет в азбуку силком. Но я верю, что не всуе мы Терпим боль и борем страх – Мотылек неописуемый В сине-розовых лучах. Чучело седого филина Не пугается обид, Но, булавкою пришпилена, Бабочка еще дрожит… Что ж, кончай развоплощение, Костюмерше крылья сдай. Это смерть, но тем не менее Все-таки дорога в рай. Выходи в дорогу дальнюю, Вечер шумен и игрист, На площадку танцевальную, Где играет баянист. 1939,Керчь

ТАНЕЦ ДУШИ

А.Р.

В белых снежинках метелицы, в инее, Падающем, воротник пороша, Став после смерти безвестной святынею, Гибко и скромно танцует душа. Не корифейкой, не гордою примою В милом балете родимой зимы – Веет душа дебютанткой незримою, Райским придатком земной кутерьмы. Ей, принесенной декабрьскою тучею, В этом бесплодном немом бытии Припоминаются разные случаи – Трудно забыть

похожденья свои. Всё – как женилась, шутила и плакала, Злилась, старела, любила детей, – Бред, лепетанье плохого оракула, Быта похабней и неба пустей… Что перед этой случайной могилою Ласки, беседы, победы, пиры? Крепкое Нечто с нездешнею силою Стукнуло, кинуло в тартарары. В белом сугробе сияет расселина, И не припомнить ей скучную быль – То ли была она где-то расстреляна, То ли попала под автомобиль. Надо ль ей было казаться столь тонкою, К девам неверным спешить под луной, Чтоб залететь ординарной душонкою В кордебалет завирухи ночной. Нет, и посмертной надежды не брошу я, Будет Маруся идти из кино – Мне вместе с предновогодней порошею В очи ее залететь суждено. 1 января 1941

ТАНЕЦ МЕДВЕДЯ

Перьям и белым страницам, кистям и просторным полотнам, Нет, не завидую я, хоть участь свою и кляну. В мире животных я стал неизящным животным. Бурым медведем сижу я в дурацком плену. В старом Париже я был театральным танцором. Жил небогато, был набожен, сыт и одет… Склокам актерским конец… Конец оркестровым раздорам – Хитрый Люлли сочинил королевский балет. Я танцевал в эти годы красиво и ловко, Был на виду у придворных скучающих дам. Ты мне была несравненной партнершей, чертовка, Я и теперь тебе сердце медвежье отдам. Помню я всё: как тебя увозили в карете, В белой карете с опасным и громким гербом. Помню, как ты возвратилась ко мне на рассвете… Но почему-то не помню, что было потом. Ты ли меня беззаветным враньем утомила, Сердце ль мое разорвалось от горя любви… Прутьями клетки моя обернулась могила, Силы бессмертные мне повелели – живи! Смотрят меня пионеры, студенты, зеваки, Мужние жены мне черствые булки суют, Натуралисты вторгаются паки и паки В зоологический мой безлюбовный приют. Изредка только под модной ужимкою шляпы, Мнится, узнал я сиянье трагических глаз, И поднимаюсь тогда я на задние лапы, И начинаю забавный и жалобный пляс. 1940-1941

ВАЛЬС ГРИБОЕДОВА

А.Р.

Карету мне! Карету!

Завтра вечером в восемь часов Заверну я к тебе попрощаться. Ясен ум. Чемодан мой готов, Завтра я уезжаю, как Чацкий. Будет поезд греметь и качаться, – Подвижной, неустойчивый кров. Что сказать? Молви мне: «Будь здоров!» Завтра я уезжаю, как Чацкий. Кем я стану во мнении дам, В завидущих глазах старушонок? Не к лицу мне идти по следам Душ кривых и сердец устрашенных. Вот твой голос – он полон и звонок, Вот твой облик, присущий пирам, Говорливому множеству драм Душ кривых и сердец устрашенных. Ну, а я от живой мелюзги, От приморского скучного сада, От сердец, где не видно ни зги, От тоски сведенборгова ада Уезжаю – и плакать не надо. В ресторанчике зарево вин, Ходят воры и врут златоусты. Я гулял и заметил один Уголок оскорбленному чувству. Шел снежок, не спеша и не густо… Елки в святости зимних седин… И трудящийся рыл гражданин Уголок оскорбленному чувству. Но до этого мне далеко… От любви умирают не часто. Балерина в телесном трико Даст мне ручку белей алебастра. Даст мне нежную ручку – и баста!.. Предрассветных небес молоко, Дальний вальс утихает легко… От любви умирают не часто. 1941

НИЧТО

Ничто… Пусть пролегло оно Для любопытства грозной гранью… Пусть бытие его темно И заповедано сознанью. Истлел герой – возрос лопух. Смерть каждой плоти плодотворна. И ливни, оживляя зерна, Проходят по следам засух. 1941, Керчь

«Или око хочет, кои веки…»

Или око хочет, кои веки, Не взирать на мрачные харчи, Или Гитлер жжет библиотеки, Или кот мурлычет на печи, Или телу розовых царапин Надобно. Какая чепуха. Или снова голосит Шаляпин «Жил-был король И у него жила блоха…» Нет, гряди в смиренную обитель, В новый быт медвежьего угла, Средних лет делопроизводитель, И начни производить дела. Средних лет, подержанный и близкий, Днесь навеки ты любезен мне Ловким слогом дельной переписки, Верностью пенатам и жене. 1940-1941

«О, молодость моя невозвратимая!..»

О, молодость моя невозвратимая! Невозвратима или невозвратна? Нет, прежде чем рыдать, я руки вымою, Чернильные смывая с пальцев пятна… Из комнаты я выжну парфюмерию И окись поцелуев из подушек, Свою наличность взвешу и измеряю… Но как скупца она меня задушит, Она меня приспит, как мать младенчика, Убьет заторможенным изобильем. Я не спасусь не дачею бревенчатой, Ни ваннами, ни молоком кобыльим. Она меня сведет к сухому пению, К запутанным и некрасивым невмам… Как будто бы повержен на колени я В богослуженье горестном и гневном. Печаль отцов, молва ученых чижиков, В кровавую кошелку полезай-ка. Близь шашлыков, среди лимонов выжатых Раскрыт «Подарок молодым хозяйкам». 1941