Танец души:Стихотворения и поэмы.

Щировский Владимир Евгеньевич

III

Лелеет тело вешнюю истому, Отверсто солнцу узкое окно. Я возвращен ничтожеству земному, Я жив, я сыт, я облачен в сукно. О, пошлость, ты — прекрасней всех красот. Твои в веках бессмертны барабаны. Ты – женщины беременной живот, Тягучий вой отказа от Нирваны. Кухарочкой ты видишься в окне, Ты девкам сочиняешь туалеты, В тебе живут блондины и брюнеты. Всесильная, ты быть велишь луне. Визжишь, горланишь на парадах мая, Для Господа в кармане держишь шиш. Бессмысленно моим стихам внимая, «Как это поэтично» говоришь. Итак – я жив. Чирикаю, как птица, Поклевываю снедь. Живу! Живу! И может быть, могу

еще влюбиться, Порхнув, хе-хе, в живую синеву. Вообще туда, куда-нибудь к пределам. Приобрету веселость и размах… Всё растворится в розовом и белом, В хрестоматийных девственных тонах…

IV

Бродит в ДОПРе мутный сон, Часовой идет. Тяжек глупый наш полон, Скучен хлад и гнет. Всё одно и то ж: Закричит сосед во сне, Не спеша по стене Проползет вошь. Но душа, живет она, Неких свежих влаг Предвкушением полна, Уловляет, ясна, Дальний лай собак… Где застрял мой добрый сон, Истощил свой хмель? Почему замедлил он, Мой тюремный Лель? Жду – когда же с вышины Вопль нездешних труб? Я забыл лицо жены. Я один. Я труп. ………………………………… Но нет, живу. Дробится мир в зеницах, Девятый вал пророчит мне авто. В солдатиках и в девах круглолицых Мне чудится буддийское Ничто. Мой друг, мой друг! Ты видишь, я старею Я озверел и смерть страшит меня: Вот я встаю – и мир мне вяжет шею Безумной, позлащенной петлей дня. Вот я иду, от пошлости, как в детстве, Бессмертным идиотством упасен; Вот в мятеже привычных соответствий Я нежный отдых нахожу и сон. Ты утомлен, холодный Вседержитель, Аристократ, не ценишь ты потерь: На блюде золотом, в свином корыте ль, Но всё равно, понятно мне теперь. Я предан был на завтрак сатанинский, Мои останки – ведьмам на обед… … Ты Гамлет! Ты Евгений Баратынский! О, где вы, «розы Леля»? Nihil. Бред. 1931, Харьков

БЕС

1

В рощах, где растет земляника, По ночам отдыхают тощие бесы, Придорожные бесы моей страны. Бесам свойственно горние вздоры молоть, И осеннего злата драгую щепоть Бес, прелестной березы из-за, Агроному прохожему мечет в глаза. Несусветица, лай отдаленного пса, Балалайка ночная, песенка ль девья.. Вырубают младые леса, Тяжело упадают деревья… Но, влюблен наповал, Иногда воплощается бес. Вот он, с рожками, через забор перелез… И, кудрявый конторщик, он числит посевы… Щеголь бес — полосатая майка, И конторщикова балалайка, Под умелою пястью дрожа, Дребезжит, холодна и свежа, Уговаривает звонко Научает познанью добра и зла… Согрешившая скотница, Произведя ребенка, Нарицает его Револьт Иванович… А конторщик берет В колхозе расчет И в бесовской Москве Находит поприще и необходимый уют.

2

Матросская Тишина, Сивцев Вражек, Плющиха, Балчуг, Живут себе люди тихо, Вожделеют, жаждут и алчут. Здесь во вшивом своем плодородии, В хохотке уголовной грусти Проживают мрачно плазмодии И порхают веселые тьфусти. Научившись тачать сапоги, В переулке живет генерал. Персть и твердь он старчески ценит И, будучи вкладчиком сберегательной кассы И членом объединения кустарей, Он читает мемуары Палеолога, Записки Шульгина и письма Гаврилы Державина. Гордостью тьмутаранских времян И генуезскими мраками взоров Дочь генерала одарена. Милую школьницу учит весна… Ах, московские вешние дни, Внемлешь – легкие крылья захлопали, Это голуби, это они Облетают высокие тополи. Детское солнце за крыши закатится, Настанет

ночь. А по ночам, в рощах, где растет земляника, Отдыхают тощие бесы, Придорожные бесы моей страны.

3

Румяный бес легко процвел в Москве, Полувоенный френч, рейтузы, краги И английский картуз на голове… (Одни лесные боги ходят наги.) Он посещал ряды библиотек, Милый и стройный молодой человек, Он приобрел некоторую начитанность. Я не знаю точно, как он попал К старичку генералу, Но вот он входит в мирный мир Наследник варяжских древних кровей, С поклоном представляется «Иванов» И добавляет: «entre nous, я князь Барятинский». Князь сдружился с маститым сапожником, Приводил заказчиков, доставал иностранные журналы И к вечернему чаю бывал… Иногда князь ходил на Лубянку В то самое учреждение, Которое все отлично знают… И легко и надменно смеясь, Царь-Девица и Пламенный Князь, По московским прогуливаясь улицам, Заходят в кондитерский трест, Телекис выбирает пирожное, Алкиноя женственно ест…

4

Как-то ночью дрогнул звонок, Царь-Девица открыла дверь… Испугалась, метнулась… Пред ней Кацап, латыш, еврей… Покинув теплый подвал, Заспанный дворник зевал… По углам порылись в пыли И отца с собой увели…

5

С тех пор прошло немало времени, Ходили дожди и трамваи И всё шло к лучшему В этом лучшем из миров. В комнате чистой и жалкой – полумрак. Бес, конторщик, а ныне князь, Полузакрыв ужасные очи И пленительно медля в словах, говорит о любви: «Гунивера, я твой Ланселот, О, Франческа, с тобою печальный Паоло…» И тогда, задрожав, окрыляясь, Протянуло ручку дитя И коснулось синего френча. Лопнул бес. Преисподним рассыпался прахом, Только желтые краги Остались на нищем полу. В эту ночь расстреляли старичка генерала… А в дальней деревне чернеет изба, В ней ветхую люльку качает судьба, В люльке лежит, Насосавшись на ночь Скотницыным материнским молоком, Со своими дядьями по отцу незнаком, Сын беса — Револьт Иваныч… 1935, Харьков

А.Н. Доррер. Владимир Щировский (1909-1941). Биография (1990)/

Владимир Евгеньевич Щировский был, может быть, последним из плеяды русских писателей, выросших в дворянской усадьбе:

Вблизи лесов и нив у ветреной реченки, Средь сада нежного стоял прекрасный дом… Тот дом во мне живет, как роковая завязь Всех склонностей моих…

Родился Щировский в Москве летом (июль?) 1909 г., но рос в усадьбе под Харьковом.

Родоначальником фамилии считался запорожский казак Савка Щирый, от которого пошел их род. Отец Владимира, женившийся уже далеко не молодым, был сенатором в отставке. Он очень любил и баловал своего единственного сына. Других детей у них не было.

Я в детстве был любим. Лелеяли меня. Лилеями меня моя река встречала.

Мальчика стали рано учить музыке, и он

узнал могущество рояля. Я в звук ушел, как в грех – ликуя и страшась.

И неразрывные между собой музыка и поэзия навсегда завладели им.

Время шло. Он поступил в первый класс Харьковской мужской гимназии. Затем началась революция, гимназию закрыли. «И пронеслась над нами гражданская война». Отец умер.

А после всё прошло, утихло понемножку.

Торговкой стала мать. Я в школу стал ходить.

Одновременно со школой В.Е. учился в музыкальном училище. В школе он подружился с Ал. Вл. Науманом, их объединяла любовь к стихам, к размышлениям «о красоте и суете». Эта дружба сохранялась до гибели обоих.

После окончания семилетки Щировский уехал в Ленинград и поступил на «Ямфак» – факультет языко-материальных культур. Вскоре умерла его мать и материально ему было очень трудно:

«Дрова сгорели. Денег нет. И Музе говорит Поэт: Мне холодно, моя квартира Меня страшит, во мгле застыв…» –

пишет он в эти годы. Помогла ему только харьковская двоюродная сестра Любовь Ниловна Васильковская. Однако учился он хорошо, был на виду. Много читал, интересовался философией. Разносторонность его интересов была очень велика. Появился у него новый близкий друг – поэт Владимир Свешников, печатавшийся под псевдонимом Кемецкий. Им нравилось изображать эдаких буршей – веселых, беззаботных студентов…