Tanger
Шрифт:
«Хванчкара» стоила в пять раз дороже, чем в киоске.
— Да-а, — протянул я. — Да-а.
«Да-а»… И когда грузин отвернулся, я быстро сунул эту бутылку под куртку, сжал ее изнутри, через карман. Сразу услышал, как громко стучит мое сердце. Пульс бился так, что меня пошатывало.
— ……………………, — сказал я Полине, не видя ее.
— ………, — сказала она. — Хорошо?
— Хорошо. Что вы будете, то и я.
Я пошел на выход, видя свою спину, обмирая с каждым шагом.
— Стой! Падайди сьуда!
У меня
— Сколка раз нужно гаварить?! Положи туда, туда, — кричал он на грузчика с большой решетчатой тележкой. — Ты мне галава паламал уже.
Я стоял на улице. Колени вздрагивали, хотелось убежать в разные стороны. Я закурил и засмеялся. Я не мог поступить иначе. Если бы я не украл ее, эта бутылка сама материализовалась бы у меня под мышкой. Снова закурил. Я не мог иначе, я должен что-то дать ей. Я не…
Она вышла как ни в чем не бывало. Я взял пакет из ее рук.
— Не тяжело, Анвар.
— Ладно.
— Ты чего улыбаешься?
— Это тебе, Полина, — сказал я, показывая горлышко бутылки.
— Ты украл ее, что ли?! — она остановилась и оглянулась.
Она испугалась больше меня, растерялась.
— Я не мог поступить иначе, Полина.
Она хотела скрыть, что ей неприятно. Неприятно стало и мне. Бутылка была скользкой, тяжелой, я начал злиться и на эту бутылку, и на себя, и на Полину.
— Ладно, выпьем ее вместе, — сказала она и так посмотрела на меня, будто увидела впервые.
Дорогу перегородил автокран. Встал над нами, громоздкий, грязный и жестоко агрессивный. «АТП МО — № 352». «НЕ СТОЙ ПОД СТРЕЛОЙ».
Было состояние жаркого безумия, тяжести, полной потерянности и страха в душе. Я обнял ее в грохоте грузовика и крикнул:
— Я даже и не знал, что я тебя люблю. Возьми бутылку, я не пойду.
— Я тоже тебя люблю, — поспешно сказала она и оглянулась. — Мне с тобой так легко!
Она уже осторожно отталкивалась, высвобождалась, вынимала все мое из себя, отлипала, уходила измотанная, скомканная и нервная, ставя по какой-то своей линии ступни в сандалиях римских патрициев.
Возвращался в пустоте звонкого отупения. Меня будто переставляли в метро из одного вагона в другой, двигали по переходам, протягивали эскалатор под ногами. Уступали дорогу, обтекали. Потом посадили в автобус, и я вдруг увидел телевизионное движение городского вида за окном.
— Прощай, Полина.
Каждая девушка несла в себе какую-то узнаваемую частицу ее и стеснялась меня.
— Прощай, Полина.
Денег не было вообще, и я как всегда думал об этом вечном чемодане долларов, который вот-вот найду. Вот сейчас сверну за угол и найду, вот сейчас, у тех подвальных дверей он будет одиноко стоять. Я бы не поверил, что доллары настоящие. Сначала разменял бы для пробы долларов пятьдесят, а уж потом ликовал…
Пришел,
девятнадцать
— Ничего, сейчас придет, — сказал он.
— Да, они же до часа ночи ходят.
— Сейчас приеду, чай попью, лягу и сразу засну, — сказал он. — Там пусто, Мороковы уехали.
Я думал, что скоро увижу Димку, может быть, выпьем с ним.
— И я, я тоже устал.
— Трамвай будет обязательно, — сказал он.
— Будет, они до часа ночи ходят, по идее.
— Я же тебе подарок купил, провожал Мороковых и забыл пакет, — сказал он.
— А-а, спасибо.
— Можешь остаться там, я тебе уже говорил.
— Могу, по идее, до вас все равно ближе ехать.
— А может, нам на такси доехать? — зевнув, сказал он.
— Подождем еще.
— Смешная эта реклама, да?
— Что они Турцию рекламируют, как будто Крыма нет?
— Выгодно агентствам разным.
— Думаешь, придет?
— Должен, по идее.
— Да-а, что-то нет ничего.
— Будет.
— Думаешь?
— Они же до часа ходили всегда.
— Можно на такси, у меня есть деньги.
— Подождем еще.
Прошла женщина и сказала: «Не ждите трамвая, ребята, они до двенадцати ходить стали, автобусы до часа». И пошла, оглядываясь на нас: «Не ждите».
Мы все-таки дождались автобуса и доехали до «Войковской».
Как всегда, казалось, что в теплом мраке квартиры есть кто-то еще. Может быть, из-за этого мы говорили громче обычного. Он широко распахнул створки окна, и квартира словно парила в ночном воздухе. Сидели со свечой, и она не гасла, так тихо стоял воздух у окна. На далекой круглой башне красиво, радостно реял холодно освещенный флаг. Казалось, что это живая материя, опадающая и вновь взмывающая, со странно переливающимися складками.
Он ходил и вздыхал в темноте, за кругом света свечи. Я искоса смотрел на него.
— ……….вевается этот флаг, — говорил он и вздыхал.
«Что он всё вздыхает?»
— В нас с Вами все-таки много женского, — сказал я.
— Может быть, природа художника такая? — он глубоко в карман всунул руку и вздохнул.
— А в настоящих голубых нет женского, а что-то страшное, — с убежденностью сказал я. — Что-то серое и липкое. У них блядство.
— Да, — с радостью согласился он. — У меня было одно такое знакомство, когда я устраивался в юности на радио. Я даже не понимал тогда, что он от меня хочет. Только потом… Мне достаточно просто лежать с тобой, — сказал он и вздохнул. — Лягу, обниму твои ноги и больше мне ничего не нужно, Анварик.