Тангейзер
Шрифт:
– Погостите у нас, – предложил ландграф. – Здесь лучшие миннезингеры, вам понравится!
– Нет-нет, – запротестовал Тангейзер, – я не буду злоупотреблять вашим гостеприимством!
– Вы слишком деликатны, – сказал ландграф с некоторым неудовольствием. – Но тогда я велю собрать вас в дорогу. Конь у вас хорош, но вам пригодится и запасной, я подарю вам очень хорошую выносливую лошадь.
– Спасибо, ваша светлость, – ответил Тангейзер с чувством. – Я отправлюсь на рассвете…
Головы рыцарей начали поворачиваться в сторону лестницы, Тангейзер тоже посмотрел
Там, на вершине, появился, как ему почудилось на долгое мгновение, ангел небесный в виде прекрасной светлой девушки. Она начала спускаться, грациозно и бесшумно ступая по красной ковровой дорожке, подол длинного светло-голубого платья волочится по ступенькам, падая красивыми волнами, башня солнечных волос целомудренно укрыта шелковым платком, что укрывает всю голову, оставляя открытым только лицо, безукоризненно чистое, нежное, с мягкими чертами существа бесконечно доброго, всепонимающего и всепрощающего.
Он вскочил из-за стола и, подбежав к лестнице, с поклоном подал руку, сводя с последних ступенек. Она подала ему руку замедленно, словно опасалась, что снова ее пнет, как было девять лет тому, когда она пыталась присоединиться к их мальчишечьим играм с Вольфрамом.
Рыцари, он чувствовал, ревниво нахмурились, этот жест он подсмотрел в Святой земле у французских рыцарей, первыми его начали повторять англичане, а германцы то ли еще не видели, то ли, как самые стойкие и консервативные, не спешат перенимать всякие галантные штучки. Рыцарь по-германски – это прежде всего сила и отвага вместе с доблестью и верностью, все остальное – мелочи, недостойные мужского внимания…
– Дорогой Тангейзер, – произнесла она таким же чистым, как горный ручеек, и слегка звенящим голосом.
– Елизавета, – выдохнул он жарко.
– Похоже, – сказала она задумчиво, – вы не совсем забыли меня, наш старый друг?
Конечно же, он забыл и ни разу не вспоминал, с чего вдруг, ей было всего семь лет, но сейчас узнал моментально, во всей Германии не найти девчушку с такими светлыми, как вода горного ручья, глазами, большими и доверчивыми, обрамленными густыми ресницами, с огромной массой золотых волос в крупных кудрях, такого безукоризненного личика с подчеркнуто смягченными чертами…
Он провел ее к столу, отодвинул стул и усадил, а лишь потом, отвесив почтительнейший поклон, возвратился на свое место.
Рыцари смотрели на него, кто презрительно, что за новомодные штучки, другие с неудовольствием, а самые молодые – с завистью. Ему показалось, что Елизавета несколько смущена его появлением и тем пристальным вниманием, что оказывают ей рыцари.
Вольфрам, как он заметил сразу, откровенно пожирает ее жадным взглядом, остальные отстают немногим, даже престарелый Битерольф, могучий гигант, при взгляде на нее гордо расправляет плечи и заметно подтягивает живот.
И сейчас от ее облика веет добротой, участием и состраданием, хотя она мягко улыбается, шутит, тоже поднимает кубок в ответ на приветствия в ее адрес.
– Елизавета, – проговорил он с сильно стучащим сердцем, – я просто… просто
– Вот и молчите, – посоветовал грубый Шрайбер.
– Не могу, – признался Тангейзер. – Вернее, я могу, но душа моя… нет, она не говорит, она… я даже не знаю, что с нею творится!
Глава 4
За столом сперва шел рассказ, как гонялись за кабаном. Охотники похвалялись меткими бросками дротиков, Битерольф постоянно напоминал, что это его собаки первыми обнаружили кабана, и в шестой раз сообщил, что, если бы тогда не прыгнул прямо с седла на ужасного зверя с ножом в руке…
Елизавета, постепенно смелея, начала поглядывать на замирающего в восторге Тангейзера.
– Я так рада, – сказала она тихонько, – что вы меня вспомнили…
– А как рад я, – воскликнул он шепотом, – что вы помните меня!.. Елизавета, как произошло это чудо?.. Я помню такого голенастенького кузнечика, а теперь…
Она улыбнулась.
– Я была похожа на кузнечика?
– Увы…
– Я их люблю, – успокоила она. – Они такие милые… и еще поют!
– Но как вам такое чудо удалось? Вы из кузнечика вылезли, как бабочка из гусеницы?
Она сказала тихо:
– Скажу по большому секрету, как своему старому другу…
– Слушаю…
– Я тем кузнечиком и осталась, – прошептала она, делая страшные глаза. – Правда-правда!.. Там, внутри. А как вы?
Он вздохнул.
– Я?.. Отправился в святой крестовый поход мальчишкой, можно сказать… По уму, не по умению владеть копьем и мечом. А там другой мир, он перевернул все мои представления о мире, людях, странах, народах, обычаях… Сперва я, как твердолобый германец, все чужое отвергал, дескать, только германское самое лучшее и правильное в мире, но если наш император Фридрих, за которым я пошел верно и преданно, смотрит на вещи гораздо шире, то и я очень быстро стал смотреть так же.
Она спросила шепотом:
– Это… хорошо?
Он шепнул:
– Тогда я был уверен, что хорошо. И с презрением смотрел на себя, предыдущего. Мы упивались свободой от суеверий, как мы называли даже веру в Христа, посмеивались над непорочным зачатием, мол, знаем-знаем, какое оно непорочное, мы же вольнодумцы, мы смелые и дерзкие…
Она смотрела озабоченно и помалкивала, он спохватился, не надо было брякать насчет насмешек над верой и непорочным зачатием, пусть даже и осуждает себя за это, Елизавета слишком чиста и невинна, чтобы увидеть весь его тяжелый извилистый путь к истине, полный рытвин и ям.
– В общем, – сказал он быстро, – я грешен, Елизавета! И сильно раскаиваюсь. И хочу жить чисто и праведно.
Разговоры про охоту становились все громче, но фрайхерр Битерольф обратил взор на Тангейзера и Елизавету.
– Эй-эй, чего шепчетесь?.. Вижу-вижу, задумали спереть со стола золотые ложки!
Елизавета ответила с милой улыбкой:
– Фрайхерр, я восемь лет не виделась с другом своих детских игр! Нам есть что вспомнить!
– Хорошее было время? – спросил Шрайбер. – Ничего, будет еще хуже…