Тарантул
Шрифт:
– Прямо сейчас?
– испугался.
– Люди же смотрят и... собака...
– Джульбарсик отвернись, скотина.
– Гав!
– возмутился пес.
Мы дурачились в машине, а поезд уходил в неизвестную колдовскую стынь родины и никакая сила не могла задержать его хода.
Шлагбаум поднялся - и авто, скакнув на рельсах, перевалило на территорию, где шла, как выяснилось, невидимая партизанская война.
Сначала на повороте к даче мы заметили мощный джип с тонированными стеклами, скосившийся на обочине, и не придали этой мелочи никакого значения. Мало
– Догоним, - азартно заорала Алиса.
– Ворюги проклятые!..
– И перегоним, - задумался я.
– Нет, лучше займем круговую оборону.
Судя по следам, оставленными непрошеными гостями, их было двое. Первый выбил окно на веранде и открыл дверь. Второй с руководящим достоинством взошел на дачу, как на постамент.
Небольшой разгром доказывал: они что-то искали. Что? Маленький декоративный сейф был самым безжалостным образом взломан - из него выпали на пол ассигнации отечественного образца. Плотно покрывая пол, они походили на цветной коврик.
Мы босиком походили по этому коврику, будто гуляли на лесной полянке.
– Миллионов сто рубликов, - предположила Алиса.
– Или больше?
– Меньше-больше, все это пыль для наших гостей, - сказал я.
– Ой, Алешка, что-то все это мне не нравиться.
– Мне тоже, - признался.
– И лучше будет, если ты, родная моя, отсюда...
– Почему?
– Высокое напряжение.
– А я в резиновых перчатках, - заявила.
– И вообще, я умею стрелять.
– Чем?
– усмехнулся я.
– Глазками?
– Нахал, - дурашливо забарабанила кулаками по моей груди.
– Меня Арсений научил... отстреливаться...
– Муж? Кто он у тебя на самом деле?
– Военная тайна.
Мы кружили в легком танце на денежном коврике и несли невозможную ахинею. Я смотрел в глаза женщины и видел в её зеркальных зрачках отражение Чеченца. Он темнел лицом в размышлениях о будущем, которое было покрыто тьмой неизвестности. Для нас обоих.
Я надеялся, что Новый год откромсает всю прошлую, кровоточащую жизнь, и 1-ое января для меня будет, как чистый лист бумаги для первоклашки. Увы, так не бывает. А если подобное и случается, то в книжках про вымышленную жизнь, похожую на глазурной пирог в день именин сердца.
Я чувствовал опасность - она неотвратимо приближалась, как цунами на коралловые острова Полинезии. Аборигены под кокосовыми пальмами были обречены; единственное, что отличало меня от них - иллюзия, что я могу выплыть из штормовой волны на берег, где пританцовывает поющий старичок в домотканой рубахе.
Первое, что требовалось: освободить остров от туземки. Однако Алиса не хотела покидать меня в трудную минуту и требовала винтовку образца 1891 года. Я убеждал, что сумею отбить все атаки неприятеля. Вместе с Джульбарсом.
– О, бедный песик!
– вскричала женщина.
– Он твой, дорогая, - поспешил я.
– Сделай приятный сюрприз супругу. Если он после Парижа, не потерял чувство
– Во!
– засмеялась Алиса.
– Ему для полного счастья именно пса не хватает. Будет выводить его каждый день в шесть утра...
Посмеявшись, на том и порешили: будет мужу сюрприз с хвостом.
Сборы были недолгие - Алиса, кутаясь в шубу, вышла на крылечко, серебряное от инея и морозца, топнула ножкой:
– Эх, барыня-молодушка! Вышла за околышко! Ждите, сосенки-скрипенки, меня на Восьмое марта, - картинно поклонилась деревьям.
– Берегите вот этого касатика, - потрепала мою голову.
Я чмокнул в щеку, нарумяненное зимним солнцем, и моя женщина, утонув в удобном кресле спортивного лимузина, удало свистнула псу. Тот с реактивной радостью отозвался и прыгнул в салон авто. Я покачал головой: скотина, а понимает, где будет лучше.
– Пока, Чеченец, - и "пежо", прокручивая рифлеными колесами на снегу, удалилось в глубину пространства, насыщенного серебристым отливом.
Жизнь меня так и не научила различать цвета. Наверно, я превратился в дальтоника, как и большинство населения новообразованной республики. Проще жить при тусклом и сереньком свете - никаких душевных волнений. Все тип-топ, как в гробу из ореха, сработанного пройдошливыми мастерами из штата Вирджиния.
Я ничего не почувствовал, глядя, как оседает холодная меловая пыль после автомобиля, в котором находились мои родные люди и звери. Потом, шкурой испытав мороз, поспешил в дом. Необходимо было привести себя и мысли в порядок. Признаюсь, мысли были сумбурны, как ночь любви.
Что-то неведомое и серьезное происходило в мире, кинутом мною, как миллионы на пол. Я присел на корточки и принялся механически собирать вощенную бумагу. Ее было так много, что она не воспринималась серьезно.
Для нищего и полуголодного населения, для которого один рубль имеет высший смысл бытия, этот денежный коврик вызвал бы либо обморок, либо пролетарскую ярость. И действительно, зачем, находясь в здравии, хапать э т о в столь неограниченном количестве, услаждая себя надеждой, что, представ перед Господом нашим, можно будет от него откупиться.
Да, ещё встречаются слабоумные людишки, не понимающие, что земная валюта в подземной кочегарке ада не котируется, равно как и в райских пальмах.
Но вернемся на планету Земля, в простуженную Россию, в заметенное снегом Подмосковье. Если рассуждать без эмоций, у покойника Лаптева остались мирские дела, которыми интересуются его то ли подельники, то ли конкуренты.
Что же неудачник мог хранить в дачном чуланчике, помимо денежной массы, похожей на винегретную блевотину?
Доллары-наркотики-золото-бриллианты-нефть-атомную портативную бомбу? Что? И где это искать? Бывший отчим перекроил дачу, и теперь я не знаю новых потайных мест. Раньше они были, мои секретные местечки, где я прятался от сумасшедшего деда-командарма, когда он слишком расходился на цветочных грядках, мелькая дамасским разящим все живое клинком, нынче все изменилось: вплоть до того, что в пучину истории канула страна, вырастившая меня, как лютик.