Тарантул
Шрифт:
Потом меня привели в очередной казенный кабинет. В нем пахло пылью, скукой, хлоркой и человеческой бедой. Окно было зарешечено. На подоконнике стоял пакет кефира. За столом сидел новый невнятный человек в гражданской одежде. У него была плешь, теща-стерва и трое детишек от двух жен. Он представился - следователь по особо важным делам Бондарь и спросил, будет признаваться сразу или упираться?
– В чем признаваться?
– спросил я, сидя на скрипучем стуле.
– В убийстве, Иванов, - улыбнулся доброжелательной улыбкой.
– В убийстве кого?
–
– А есть выбор?
– Думаю, есть. Празднички выдались веселые.
– Это верно, - согласился.
– На Руси без смертоубийства никак нельзя. Праздник - не праздник...
– Национальная игра: кто выжил, тот молодец.
– М-да, - листал документы.
– Богатая у вас биография, Иванов. Герой нашего времени?
– Ну, до героя мне ещё далеко.
– А что так? Еще десяток трупов и - герой!
– Посмотрел на меня, как официант на некредитоспособного клиента.
– Вы, братва, думаете, что круче всех, ан нет, сизари мои...
– И начал политпросветительную беседу о том, что власти выгодна эти полукриминальные условия развития раннего капитализма с социалистически лицом.
Я, не слушая словесную чепуху, смотрел на нездоровый цвет лица следователя Бондаря и думал, что у него, подозреваю, проблемы с желудком. К сожалению, пищеварение играет в нашей светской жизни решающую роль. И, наверно, по этой причине практически все население питается пищей, способной убить все живое на земле, под землей, в воде и в воздухе. Но россиянин - человек новой формации. От гуттаперчевого хлебушка, абразивной колбасы, прокисшего кефира, подсурьмленных овощей, стружечного чая и проч. у многомиллионной массы тружеников и тружениц случается постоянный и крепчайший запор. Все народные помыслы сосредоточены на процессе внутреннего самооблегчения и утром, и днем, и вечером, и ночью, и летом, и осенью, и зимой, и тем более весной. То есть народу некогда работать на фабриках и заводах, на шахтах и в школах, на полях и в садах, как это было раньше; народ кряхтит на унитазных лепестках, считая, что этим самым действом вносит посильную лепту в развитие нового общества, полностью свободного от таких понятий, как любовь, вера и надежда.
От таких мыслей я почувствовал откровенные позывы в животе. Что ж даже герою свойственны слабости. Человек - он и в каземате это самое, творение Божье. О чем я и поспешил сообщить своему собеседнику. О желании посетить ватерклозет МВД.
– Драпануть желаете, Иванов?
– поинтересовался знаток человеческих душ.
– От себя не убежишь, гражданин начальник, - пошутил я.
– Золотые слова, - и вызвал конвой.
Явился пожилой человек с казацкими усами и в погонах младшего состава; на предупреждение, что я могу убежать, он ухмыльнулся и сказал:
– От меня не убегёть!
– И позволил шутку.
– Шаг влево, шаг вправо от унитаза - стреляю без предупреждения.
Я передернул плечом - старые кадры решают все, и выбрался в коридор Управления внутренних дел, куда меня без почета препроводили. Я и старшина медленно побрели вдоль дверей с табличками
У меня возникло странное ощущение ирреальности происходящего, будто смотрел на все со стороны. Сбежать, конечно, отсюда можно, да куда? Всюду нас ждет казенный дом, где зарешечены окна и стены вымараны в краску цвета стальной ненависти, где пахнет кирзой и ваксой, где ногами давят, как виноград, человеческие судьбы...
– Эй, молодец, - услышал голос сопровождающего. Он стоял у двери с буквой "Ж".
– Заходь. И не балуй.
– Куда заходь?
– не понял я.
– Сюда, - открыл дверь ключом.
– Так это - "Ж": женский?
– Ну и что?
– Ну, а я кто?
– Кто?
– не понял старшина.
– Ты задержанный.
– А ещё кто?
– Не морокай ты мне голову, - возмутился.
– Иди, делай свое дело...
– Не пойду в "Ж", - заупрямился, не желая принимать участие в абсурдной пьеске под названием "Жизнь". (Тоже, между прочим, на "Ж".).
– А куда пойдешь?
– В "М" пойду.
– Так залило тама, - признался старшина.
– Давай-давай, я посторожкую...
– Я передумал, - сказал.
Милицейский казак плюнул себе под ноги и признался, что с большим удовольствием утопил бы меня. В нужнике. Вместе с моими принципами. И мы побрели обратно.
За время нашего отсутствия произошли эпохальные события. Потому, что следователь Бондарь крутился по кабинету, как балерина, пытаясь одновременно пить кефир из пакета и поймать рукой рукав пальто.
– Он того... в "Жё" не восхотел, - начал было жаловаться старшина, но был прерван криком, чтобы меня сопроводили в машину.
– А что случилось?
– спросил я.
– Новые трупы? А у меня алиби.
– Что?!
– заорал следователь, плеснув на пальто рвотный кефирный ералаш.
– Во-о-он, твою мать!
И мы поспешили выполнить столь убедительную просьбу, поскольку пакет с кефиром уже был практически в полете.
Холодный милицейский "уазик", пропахший бензином, проюзив по заснеженным городским улочкам, вырвался на тактический простор скоростной трассы, и я понял, куда мы держим наш неожиданный путь.
Верно, что-то исключительное случилось на даче имени красного командарма Иванова? Сгорел дом? Или обнаружено наследство покойного отчима? Или пристрелили несчастного медведя-шатуна? Что?
Зачем гадать, через час буду поставлен перед фактом. Вопрос в другом: за что страдаю я? Меня вырвали из теплого и уютного мира казенного дома и кинули в эту ледяную самоходную душегубку, где я, блин, превращаюсь в снеговика?
Наконец замелькали малахитовые лапти сосен - "уазик" подпрыгнув на кочке, остановился. Потирая ушибленный копчик, я выпал из инквизиторского механизма. Старшина со службистским рвением защелкнул браслет наручников на моей руке. И своей.