Татьянин день. Иван Шувалов
Шрифт:
Капитан Григорий Орлов и впрямь оказался героем. Раненный в руку и ногу в жесточайшем сражении при Цорндорфе, он не оставил поля боя и, став к орудию, громил пруссаков артиллерийским огнём. За этот подвиг командование вознаградило его почётным правом сопровождать в Петербург взятого в плен флигель-адъютанта прусского короля — графа фон Шверина. Тут-то граф Шувалов, бывший, ко всему прочему, и главным артиллерийским начальником, так называемым генерал-фельдцейхмейстером, взял его в свои адъютанты.
Красавец, силач, обладатель гигантского роста, Орлов теперь стал не только грозою, но и предметом страстного вожделения
Чуть ли ни в первый же день службы у Шувалова он покорил его давнюю любовницу Ленку Куракину. Знать, тогда Пётр Иванович, узнав о коварной измене своей пассии с его же собственным адъютантом, почувствовал первые признаки удара.
— Я ему, вертихвосту, покажу, как переходить дорогу старшим! — пригрозил Пётр Иванович, но выполнить сию угрозу уже не смог.
Да и что можно было сделать с этим бретёром и отважным сердцеедом, когда рогоносцем оказался не кто иной, как сам император? Если к княгине Ленке Куракиной Орлов заезжал поутру, то ночью он был уже в постели великой княгини Екатерины Алексеевны.
Впрочем, государь, даже если бы и вызнал досконально всё о ночных авантюрах своего соперника, рогоносцем себя бы не счёл. Они давно уже жили порознь — великая княгиня и великий князь. А заместо законной жены у него была Елизавета Романовна Воронцова, на коей он собирался жениться. У великой княгини, уже ставшей императрицей, на Григория Орлова были свои взгляды.
— Ты только скажи, моя радость, и мы, братья Орловы, мигом расправимся с твоим деспотом муженьком, а тебя возведём на престол, — вырывалось у него не раз в минуты тайных свиданий.
— Это меня, бабу? — жеманно втягивала она его в разговор.
— А что, разве Елизавету не мы, офицеры, посадили на трон? У неё же из тех, кто ею обладал тогда, был только один Алёшка Разумовский — он, кроме как вертеть воловьи хвосты, ничего другого не умел. Я же у тебя... Мне сам чёрт не брат! Боевой офицер. И такие же мы остальные Орловы — Алёшка, Фёдор и Володька.
Она кокетливо пожимала плечами:
— Сравнил: дочь Петра Великого — и я, чужестранка. Окромя вас, Орловых, за меня никто и не вступится, даже если муженёк мой решится постричь меня в монастырь.
— Ха! Да за тебя я всю гвардию подыму! Только дай срок.
— Опоишь каждого? Знаю, у тебя дома на Малой Морской чуть ли не каждый день — дым коромыслом. Сборища таких, как ты, кобелей. Ай изменяешь мне?
— Катя! Да побойся Бога... Я лучше израненную свою руку дам отрубить, чем изменщиком тебе содеяться. Потому и собираемся под видом пирушек, чтобы сговориться в твою пользу.
— А деньги откуда?
— Разве не ты хитро намекнула своему муженьку-императору, чтобы он дал мне чин цальмейстера при Артиллерийском управлении? А сия должность — главная при денежной кассе. Посадим же тебя императрицею на трон — чай, не позволишь, чтобы меня, твоего верного слугу, засудили, и покроешь долги.
«Ловок! С виду задира и хвастун, а, выходит, всё заранее расчёл. Значит, и вправду любит меня, — пронеслось у неё в голове. — А ежели в придачу к амурным делам ещё и голый расчёт, не беда. Но, кроме сего, он мне потребен теперь и для того, чтобы выполнить мою мечту — получить власть. Однако я
А внук тот словно начисто забыл, от кого он ведёт своё происхождение. Повесил у себя в кабинете наряду с портретом великого своего деда ещё и портрет деда второго — шведского короля Карла Двенадцатого. В спальне же — и лик Фридриха Второго. Кто ж он, чью Линию ведёт, императором какой державы является?
В церквах православных отныне повелел все иконостасы убрать, а иметь в каждом храме лишь два лика — Божьей Матери и Христа. Да и священники чтобы одевались строго, как во всей Европе, — в чёрные сутаны со стоячим белым воротником и были бы все без бород.
Что ж это значило — перемена всей веры, коей уже чуть не тысяча лет? Значит, под корень при новом государе те святые основы, на которых испокон веков стоит вся держава и её великий народ.
Но мало ему, новому государю, такого немыслимого унижения. Он, поправший законы веры, ещё растоптал и гордость народную, только что обретённую победу над басурманами-пруссаками.
Сколько же крови русской было пролито на немецкой земле, чтобы сокрушить прусское могущество Фридриха Второго, угрожавшего всей мирной Европе, в том числе и государству Российскому? Вконец, можно сказать, сокрушили его армию, сам он, король, чудом вырвался из казацких рук, уже чуть не схвативших его на поле боя за шиворот. Шляпу свою, убегая, уронил. И когда отгремела война, он, убежав из оставленного им Потсдама, отсиделся где-то в затишке, готовый уже заключить мир на любых условиях.
— Пусть они, русские, забирают у меня всю Восточную Пруссию, — напутствовал он тех своих людей, кого уполномочил вести переговоры с победителями. — Только бы уцелела моя собственная голова.
Но Боже, надо же было совершиться такому обороту дела, что российский император повелел все земли, отнятые у врага, до последнего вершка, ему же, поверженному, и вернуть!
Не захватчиками шло русское войско в Восточную Пруссию, а дабы восстановить справедливость. Когда-то прусские поля за Неманом, по обе стороны реки Прегель, были славянскими и владели ими ляхи. Но вот поляки, теснимые немецкими рыцарями, ушли с тех земель и заняли правобережье Днепра, издавна принадлежащее русским.
Чтобы окончить распри и восстановить нарушенную справедливость, Россия в результате Семилетней изнурительной войны решила передать ляхам восточные прусские земли, а земли по правую сторону Днепра получить назад.
И вот за пролитую кровь, за годы жестокой, унёсшей тысячи жизней войны — оплеуха! И от кого же, от какого-либо чужого властителя? Да нет же, от своего собственного государя!
Однако и на этом не конец его, государеву, сумасбродству. Всенародно объявил, что те войска, что находятся теперь в германских просторах, обязаны будут идти воевать с Данией, чтобы отнять у неё какое-то герцогство Голштейн.