Татьянин день. Иван Шувалов
Шрифт:
Наконец княгиня Дашкова отпустила императрицу и, обтерев лицо платком, сказала:
— Вы знаете, у меня есть план. Да-да, как всегда, я тщательно всё обдумала и взвесила. Вы представить себе не можете, что я задержалась дома потому, что была поглощена выработкою этого своего плана. Я его вычитала из книг, трактующих о революциях... И план такой...
Она приподнялась на каблучках к лицу Екатерины и что-то зашептала ей в самое ухо.
— Ну же и выдумщица вы, милая Екатерина Романовна, — засмеялась императрица. — Но почему бы и в самом деле нам не переодеться в костюмы офицеров?
Вскоре
«Вот оно — театр и жизнь вместе, — снова вернулся к своей мысли Иван Иванович. — Казалось, такое может случиться только в сценическом действе: молодая особа, коей нет ещё и двадцати, скачущая сейчас рядом с императрицею в форме гвардейского офицера, оказалась в состоянии изменить правление целой империи!»
Возвращение старого фельдмаршала
Справедливо подмечено, что короля играет свита. Это о том, что помпезность и представительность власти в первую очередь определяются по тому, как ведёт себя окружение самого властелина. Но малейшая неуверенность монарха в себе самом тут же чутко улавливается всеми приближёнными, и тогда первопричиной неуверенности и неразберихи бывает не она, свита, а сам король. В этом случае поведение свиты становится уже не игрою, а реальностью, которую исправить, оказывается, невозможно.
Екатерина в Петербурге собственною уверенностью подала пример всему своему окружению, и толпа, состоящая из солдат и обывателей столицы, готова была двинуться за нею хоть на край света. Её супруг, заперев себя на малом пространстве между Петергофом и Ораниенбаумом, напротив, проявил растерянность и нерешительность, что сразу же передалось всем, кто с ним оказался рядом.
— Что же нам теперь предпринять, куда идти и что делать? — вопрошали в панике всегда подверженные перемене настроений дамы и умудрённые летами и опытом господа.
Но что мог им на это ответить император, который в отчаянии метался по петергофскому парку и то приказывал подать ему бумагу и перо, чтобы написать очередной решительный указ, то, обвиняя всех в трусости и предательстве, сам хватался за голову и скрывался где-нибудь в помещении.
Никто из тех, кого он посылал в столицу с требованием тотчас увещевать сумасбродную свою супругу, так и не возвращался. Зато поступили сведения из окрестных мест, что по Петергофской дороге движется сюда, к взморью, двадцатитысячное войско, предводительствуемое самою Екатериной.
— Рыть вокруг траншеи!.. Строить редуты!.. Ставить пушки!.. Я сам буду командовать вами, несчастные заячьи души, и покажу, как надо расправляться с заговорщиками, — внезапно появлялся в парке Пётр Фёдорович и суматошно перебегал от одного отряда верных ему голштинцев к другому.
В этой неразберихе только один человек твёрдо знал, что следует предпринять. И человек этот был Бурхард Христофор, или, иначе, Иван Богданович, как его недавно
Всё ещё крепкий, рослый, отлично сложенный и сохранивший всю огненную живость своей натуры старик, вновь облачённый в фельдмаршальский мундир со множеством боевых регалий, ни в коей мере не впадая в панику, являл собой образец мужества и рассудительности. Он, стараясь быть рядом с государем, внимательно слушал его и, когда возбуждение императора достигло крайней точки, взял его под руку и отвёл подалее от свиты.
— Послушайте меня, великий государь, внимательно, — начал он. — Вы предоставили мне свободу, за что я вам признателен и буду благодарен до конца своей жизни. Я же сохраню вам трон. Но для этого, ваше величество, вам следует проявить больше спокойствия и веры в свои силы.
— Нет человека, более уверенного в победе над самозванкой, чем я сам, — дёрнулся всем телом и хотел вырваться из-под руки Миниха император. — Сей же час я выступлю ей навстречу, и тогда я устрою хорошую могилу тем, кто осмелился поднять руку на меня, законного императора.
— Всё так, ваше величество, — остановил его фельдмаршал. — Но давайте разочтём силы. У вашей супруги двадцать тысяч под ружьём и сильная артиллерия. Может ли остановить такую армаду горстка ваших голштинцев, даже если каждый из них будет драться как лев? От силы они окажутся в состоянии продержаться не более четверти часа. И тогда ваше слабое сопротивление кончится тем, что озлобленные измайловцы, семёновцы и преображенцы растерзают ваших защитников и убьют вас. О, я ни в коей мере не желаю вашему величеству такого печального конца. Но я хорошо знаю русского солдата, поскольку сам не раз водил его в бой. Такого солдата, если его разозлить, остановить будет уже нельзя.
Пётр Фёдорович вновь резко отстранился от Миниха и задёргал головою и заморгал в растерянности глазами.
— Что вы говорите, фельдмаршал... И это вы... вы, кто не боялся никакого врага.
— Да, я никого не боялся и в любом сражении выходил победителем, потому что верно определял соотношение сил. И находил такой манёвр, когда и с малым числом воинов побеждал превосходящего противника.
— Вот я и принял меры. — Теперь государь попытался выпятить свою тщедушную грудь, изобразив тем самым бравого воина. — А разве для победы не важен боевой дух моих славных солдат? Этому учит Великий Фридрих!
— Не сомневаюсь, что вы, государь, самый прилежный ученик сего прославленного полководца, — пряча усмешку, проговорил фельдмаршал. — Однако и здесь, пред вами, человек, кому никогда не изменяла ратная слава. И этот человек даёт вам единственно возможный в создавшихся условиях совет: ваше, великий государь, спасение — в Кронштадте.
— Бежать?
— Ни в коем случае! Лишь переправиться туда, дабы стать неприступным. Там, в Кронштадте, снаряженный флот и громадный гарнизон. Под их защитою продержаться ночь и потом ещё день — уже виктория! Счастье, которым, как кажется ей, завладела ваша супруга, выпорхнет из её рук. Орудия Кронштадта вмиг образумят тех, кто обманом, подкупом, а то и за чарку вина опрометчиво пошёл за изменницей. Боевой дух взбунтовавшихся иссякнет. И тогда вы, непобеждённый, заставите их трепетать.