Тавриз туманный
Шрифт:
– Моя жена Нина, о которой я говорил вам, а это - мои сестры Сенубер и Тохфэ-ханум, это же - наша дорогая невестка Назлы-ханум.
Мешади-Кязим-ага не верил своим глазам, видя наяву то, чего не мог вообразить в мечтах: тавризские девушки в европейских костюмах без чадры держали себя так непринужденно при мужчинах, а то, что они говорили с Ниной по-русски, окончательно ошеломило Мешади-Кязим-агу, который был в Тавризе одним из первых сторонников раскрепощения женщин.
– Простите, - заговорил Мешади-Кязим-ага взволнованно.
–
– Да, это дочери Ирана, - сказал я, стараясь успокоить его.
– Это друзья Нины, это - девушки, которых я люблю больше родных сестер. А это супруга моего брата Гасан-аги, Назлы-ханум. Это образованные, воспитанные девушки.
– Вы должны стараться увеличить их число.
– Только такие девушки создадут культурное, политически бдительное, революционное поколение. Ими начинается история освобождения женщин Ирана, и мы должны стараться, чтобы эта молодежь росла и крепла.
Мешади-Кязим-ага все еще не мог оправиться от впечатления, произведенного на него девушками.
– Да, великие дела свершились, - повторял он, - а мы, оказывается, ни о чем не ведая, только мечтали об освобождении женщин. У нас было специальное общество раскрепощения иранской женщины, но дело заглохло. На нас посыпалось столько упреков и клеветы, нас называли такими оскорбительными именами, что нам пришлось распустить свою организацию.
– А много у вас было членов?
– Много...
– Надо их снова собрать и начать работу на новой основе, - заметил я.
Время шло. Нина и девушки должны были вернуться домой. Особенно торопилась Нина, которая беспокоилась о Меджиде.
Мешади-Кязим-ага вышел немного раньше через маленькую калитку и вскоре вернулся в сопровождении четырех служанок, которые держали в руках по свертку.
Они остановились во дворе поодаль, но когда я вышел проводить гостей, служанки двинулись следом. Три свертка с подарками от Мешади-Кязим-аги были доставлены в дом Тахмины-ханум, а один к Нине.
Как я потом узнал, в дорогую парчу были завернуты тончайшие французские чулки, шелковые ткани шелковые платки, серебряные ридикюли, бриллиантовые перстни и прочие вещи.
В свертке, предназначенном Нине, помимо того, был еще золотой браслет, осыпанный алмазами.
СЕЛЕНИЕ ПАЯН
Однажды рано утром, когда мы пили чай, Гусейн-Али-ами подал мне письмо от мисс Ганны. Она сообщала, что перешла на новую квартиру и сегодня собирается ехать в селение Паян, но перед выездом хотела бы повидаться со мной.
– Передай ханум, чтобы она ждала меня!
– сказал я доставившему письмо мальчику и, допив чай, приготовился идти к мисс Ганне.
Я очень интересовался селением Паян, особенно местом хранения оружия.
Дав Гусейн-Али-ами некоторые поручения и попросив передать Мешади-Кязим-аге, что к обеду вернусь, я вышел из
Мисс Ганна была уже одета и ждала меня.
– Вы завтракали?
– спросила она.
– Да, спасибо.
– С кем?
– С Гусейн-Али-ами.
– После этого вы будете обедать и завтракать со мной. Комнаты мои совершенно свободны, и вы смело можете даже жить здесь.
– Нет, я не смею беспокоить вас. У меня бывает много народу.
– Пусть, это мне нисколько не помешает. Две комнаты можно будет отвести вам под приемную.
Она повела меня по всему дому и принялась показывать. Из четырех комнат были меблированы только две.
По всему было видно, что мисс Ганна старалась обставить свое жилище в восточном стиле, но это ей не совсем удалось. В услужении у нее находились пожилая американка и мальчик-тавризец, лет пятнадцати.
Взяв меня под руку, мисс Ганна подвела к американке и стала что-то объяснять ей по-английски. Женщина кивнула мне головой.
Когда мы снова вышли на балкон, мисс Ганна повторила:
– Я позабочусь о вашем покое, вы должны дать слово переехать ко мне.
Не успел я ответить, как вошел мальчик с сообщением, что фаэтон подан, и мы вышли.
Наш экипаж покатил к северо-востоку от Тавриза. Дорога шла мимо бывших баррикад и окопов Багир-хана. На их месте теперь были расставлены русские караульные посты. По улицам Тавриза по-прежнему двигались нагруженные поклажей ослы. Они тащили в окрестные сады золу из бань для удобрения, а на обратном пути привозили свежие фрукты и овощи. Сквозь этот караван длинноухих фаэтон наш продвигался крайне медленно.
Число ослов, перевозивших седоков, было бесконечно. Наступал час, когда должны были открыться лавки, и белые ослы, бежавшие во всех направлениях, представляли довольно занимательную картину.
Лотошники с тяжелыми двухпудовыми лотками винограда на голове громко, нараспев расхваливали разные сорта прекрасного тавризского винограда.
Женщины с наглухо закрытыми лицами или просто в чадрах сновали в разные стороны, неся на головах огромные узлы.
Дорога наша лежала мимо фруктовых рядов. Это была улица, где некогда были вырыты последние окопы Багир-хана, а теперь стоял военный пост. Улица была запружена большой толпой. Очевидно, произошло какое-то событие. Я остановил фаэтон.
В толпе мелькали фигуры солдат и доносились звуки пощечин. Внимательно присмотревшись мы увидели следующую картину: несколько солдат стояло около лавки торговца арбузами, группа тавризцев, засучив рукава, держала пари, что, подарив солдату арбуз, можно безнаказанно ударить его по затылку. Они подзывали солдат по очереди к лавке. Солдат опускал голову, дарящий арбуз мочил руку в ведре с водой и со всего размаха ударял солдата по шее.
Зрители живо реагировали на эту операцию.
– Не годится! Отставить!
– то и дело раздавалось в толпе.