Тавриз туманный
Шрифт:
– Зачем, ага, да перейдут на меня все твои недуги?
– Всякий, кто во дворе Энджумена бил себя в грудь и ратовал за конституцию, в списки не попадет!
– Сударь, что за клевета! Тебе отлично известно, что туда я пошел не по своей воле! Меня послали, и я подчинился.
– Об этом мы поговорим после...
– Запишите господ Васминчи.
– Сию мунуту!
– Гаджи-Саттар-Агу из Хамене...
– Записан.
– Гэвгани...
– Сейчас.
– Хиябани и братьев...
– С удовольствием!
–
– Нельзя!
– Почему?
– Все, кто продавал порох добровольцам, - враги ислама.
– Пусть будет оплевано лицо святых предков лжеца.
– Молчи, подлец!
– От подлеца слышу.
– Убирайся, банщик ты эдакий!
– Эй, малый, кого ты назвал банщиком?
– Тебя!
– Меня?!
– А то кого же еще!
Лица, попадавшие в список, торопливо доставали из кармана именные печати и скрепляли ими свои имена в списке.
Многие, обшарив карманы и не найдя при себе печати, в глубоком волнении окликали в толпе сыновей или братьев:
– Мамед-ага!
– кричали они.
– Беги скорей домой. Печать осталась в "гелэмдане", а "гелэмдан" в чемодане. Если и там не окажется, посмотри в стенном шкафу, а если и в стенном шкафу не найдешь, поищи за шкатулкой, что на полке, рядом с окном. Живей же, мой удалый, не мешкай... Не такие теперь времена... Умри, но выручи!..
Пройдя дальше, мы наткнулись на новую группу, которою руководил Мирза-Ага, сын Гаджи-Фараджа. Наконец, мы подошли к дверям консульства. Тут, в ожидании седоков, стояли сотни ослов, покрытых белыми попонами. Было очевидно, что в здании консульства собрались все вожди контрреволюции.
Немного спустя из консульства показался штаб контрреволюции - "герои" Исламие.
Оправляя белые чалмы, моллы садились на белых ослов.
Сын аптекаря Кязим, пройдоха из района Девечи - кебабчи Гасан, безухий Алескер и другие придерживали стремена, почтительно подсаживая священнослужителей. Моллы тронулись под звуки "салавата", а за ними последовала толпа поклонников.
С такой торжественностью они шли навстречу царской армии, спешили вручить судьбы революционного Тавриза в руки царского генерала Снарского.
Став в стороне, мы молча наблюдали это шествие. Толпа скрылась, но издали все еще доносились звуки "салавата".
Мы пошли обратно и встретили новую толпу, двигавшуюся по направлению к мосту Аджикерпи.
Мы были задумчивы. Внезапно во мне созрело решение, и я, обратившись к Тутунчи-оглы, сказал о своем намерении покинуть Тавриз.
– Обнимемся, дорогой товарищ. Кто знает, быть может, больше не увидимся. Мы покидаем Тавриз. Он теперь не наш, в руках контрреволюции.
Мы горячо поцеловались и разошлись.
Ночь...
Иду по тихим улицам, вспоминая героические подвиги Тутунчи-оглы. Кругом ни души. Улицы, кишевшие в дни революции подобно муравейнику, безмолвствуют, как руины после
Тишина... Лишь при поворотах с улицы на улицу до меня доносится легкий шорох. То - прохладный ветерок, дующий с гор "Ичан", струится по улицам, обнимая верхушки деревьев и нежно лобзая едва распустившуюся листву; то ласкающий душу шелест шелковистой одежды природы.
Этой ночью Тавриз таинственен и страшен. Одетый в непроницаемую броню политических туманов, город этот, дремлющий, словно курильщик опиума, охваченный дурманом грез, находится в руках тысяч царских шпионов и местных агентов сыскной полиции.
Погруженный в размышления, я подошел к дому Нины. Меня встретил хозяин дома Минасян и сообщил о болезни Нины. Глубокое волнение охватило меня при этом известии: я должен был выехать во что бы то ни стало, а болезнь Нины могла осложнить положение.
Минасян говорил о своей боязни выйти наружу, о бегстве дашнаков в Урмию и Хой и их намерении поселиться там в армянских селах. Он рассказал также об обращении армянского духовенства к своей пастве с призывом выйти встречать генерала Снарского.
При входе в комнату, мне, прежде всего, бросилась в глаза кровать. Намочив платок, маленький Меджид собирался приложить его к голове Нины.
– В этом ребенке теперь вся моя надежда, - проговорила Нина, приподнявшись и сев на постели.
Время шло.
Я должен был без всяких обиняков сообщить Нине о нашем уходе из Тавриза.
– Нина, первый этап революции завершен, - сказал я, приложив руку к ее лбу.
– Действующая революционная часть временно приостановила здесь свою работу и переходит в центр. Военно-революционный совет распущен. Постановлено перейти на подпольную работу.
Нина погрузилась в глубокое раздумье.
– Не знаю, чем все это кончится, - проговорила она, наконец, прислонясь головой к моему плечу.
– Потерпи, - принялся я утешать ее.
– Пусть твое сердце будет сердцем революционера. Ты ведь - Нина, Нина, прошедшая через тысячи опасностей, не отступавшая ни перед какими преградами. И сейчас, перёд этой временной неудачей, ты не должна проявлять малодушие и терять достоинство революционера. Пусть это - последние минуты нашего свидания, но я надеюсь, что революция вновь соединит нас.
– Да, но разве завтра мы больше не увидимся?
– воскликнула девушка в страшном волнении.
– Я пришел проститься с тобой, Нина.
– Ты не останешься в Тавризе?
– Нет, сегодня мы должны покинуть город. Все товарищи уходят.
– Куда?
– Туда, куда требует революция. Я вернусь, Нина, но до того я напишу тебе. Мы должны присоединиться к наступающим на Тегеран частям.
– Ты член партии?
– спросила она, испытующе взглянув на меня.
– Да, - ответил я.