Тавриз туманный
Шрифт:
– Не надо переходить на личности, - прервали меня с мест.
– Я не буду переходить на личности, только скажу, что порою отдельные личности и в революции и в контрреволюции играли важную роль. Не будем удаляться в сторону. В то время, когда Тавриз горел в революционном пламени и революция торжествовала победу, не так уж трудно было говорить: "я революционер!". Значительно труднее оставаться революционером в тяжелые для революции дни, когда она переходит в подполье. Тогда она требует еще большей искренности. К сожалению, среди нас
– Не переходить на личности!
– опять раздались голоса.
– Мы выражаем пожелание, чтобы те, кто говорил "Красное знамя революции мы понесем по всему Востоку" - не стали под трехцветное знамя русского царя и не продали своих вождей. Если случится такая измена, ее не забудет история иранской революции. Такие люди не должны забывать, что иранские бедняки отомстят за это. Кто хочет уйти, пусть уходит, я не возражаю, но пусть они не выдают своих старых единомышленников и товарищей по оружию. Революция не кончена, она только переносит место своих действий в центр...
Когда я кончил говорить, многих уже не было. В зале остались только верные и непоколебимые сыны революции.
Все целовались, трогательно прощаясь. Некоторые плакали...
Мы направились в военно-революционный совет обсуждать дальнейшие действия.
КНИГА ВТОРАЯ
ТАВРИЗ В РУКАХ ЦАРСКИХ КАЗАКОВ
Через Амрахиз, где помещался штаб Саттар-хана, мне надо было пройти в район Лилава. На улицах попадались совершенно новые лица. Сегодня в Тавриз должны были вступить пехотные части царской армии. Двери домов русско-подданных были разукрашены трехцветными флагами. Семьи, бежавшие из охваченных революцией районов, возвращались.
Аристократия с чемоданами, узлами и саквояжами перебиралась из армянской части города в свои жилища.
Скрывшиеся от революции и спасавшие свою жизнь в русском, английском, австрийском консульствах, словно проснувшиеся от зимней спячки черепахи, осторожно высовывали головы из своих нор.
То и дело слышались различные и в то же время похожие друг на друга фразы:
– Да укрепит аллах мощь императорского оружия!
– Да сохранит нам всевышний его единственного сына! Избавились-таки от этих голодранцев!
– Да, мы не этого хотели! Такая конституция нам не нужна!
– Все они еретики, подонки, шайка проходимцев с Кавказа.
– Сударь, где видано, чтобы кавказец ни с того ни с сего стал помогать тавризцу!
– Клянусь вашей головой, все это сплошной обман. Все это было сделано с целью привести в страну русских.
Несмотря на наступившие сумерки, на улицах попадались иностранки. Разодетые в легкие нарядные платья, женщины спешили навстречу царской армии.
На улице я встретил Тутунчи-оглы. Он был бледен и взволнован.
– Где ты был?
– спросил я.
– Был у русского консульства. Наблюдал суматоху. Масса народа.
– Кого там видел?
– Кого? Тех, кто восседал в Исламие, контрреволюционных
Мне надо было пройти мимо ворот консульства. Я не хотел расставаться с Тутунчи-оглы, не хотел лишать себя возможности провести лишний час в обществе этого серьезного юноши, одного из самых упорных, суровых и решительных бойцов революции.
– Пойдем, пойдем, проведем вместе последние часы, - сказал я, беря его под руку.
– Я никогда не забуду ни тебя, ни Гасан-агу, вас будет помнить и история революции Ирана. У меня осталось одно желание: еще раз услышать взрыв бомб, брошенных вами в контрреволюцию.
Тутунчи-оглы обнял меня. Мы расцеловались. На его глазах сверкали слезы.
Пройти мимо консульства не представляло большой опасности, мы были переодеты в костюмы английских должностных лиц, к тому же было уже достаточно темно.
На прилегающих к консульству улицах было необычайно оживленно. Здесь была открыта даже специальная лавочка для продажи царских флажков, за которыми стояла длинная очередь.
– Подходите, досточтимые, покупайте, уважаемые!
– громким голосом тянул нараспев продавец.
– Это флаги императора! Лучшее украшение дверей! Доблесть, краса мужей! Берите, торопитесь! Последние, на завтра ни одного не останется!
Я внимательно посмотрел на продавца, который казался мне знакомым.
– У этого мерзавца, - сказал Тутунчи-оглы, - при входе в медные ряды есть лавка, где он торгует косметикой, побрякушками и прочей мелочью. Сам же он числится в списках добровольцев революционной армии.
Мы прошли дальше. У ворот консульства толпились вожди контрреволюции, лазутчики, лицемеры, все те, кто, приняв царское подданство, обирал иранский народ, все сеиды и моллы.
Они стояли группами; в каждой группе, при свете фонаря, составлялись какие-то списки.
Всяк спешил протиснуться вперед, чтобы занести свое имя в списки. То и дело слышались голоса:
– Сударь, запишите и меня, вашего покорного слугу!
В одной группе составлением списка был занят Гаджи-Мир-Магомет, известный контрреволюционер, шпион царского консульства, занимавшийся гашением извести. Лицо его было мокро от пота. Один из стоявших рядом, услужливо сняв с его головы чалму, почтительно держал ее в руке.
В другой группе составлял список его брат Мир-Курбан.
– Сударь, да стану я жертвой твоих святых предков, запиши и меня в эту бумажку, - подобострастно просили его те, кто спешил перейти в царское подданство.
– Подождешь еще!
– Почему же? Чтоб погибнуть мне у твоих, ног, ведь сам знаешь, отцы и деды наши служили при консульстве в нукерах.
– Господин мой, запиши и Мешади-Неймата Казвини.
– Записал.
– Запиши и Исфаганских.
– Младший брат не будет записан.