Тавриз туманный

Ордубади Мамед Саид

– Подойдите, ханум, - обратился к ней Насириль-Ислам.
– Не стесняйтесь меня. Хоть я и духовное лицо, но не принадлежу к числу косных приверженцев старины.

Насириль-Ислам протянул девушке руку. Мисс Ганна пожала ее и, отойдя, уселась между мной и Алекбером.

– Вероятно, ханум - супруга этого господина, - сказал Насириль-Ислам, указывая Мохаммед-Гусейну на меня и мисс Ганну.

– Нет, - пояснил тот.
– Это путешественница. Они познакомились в дороге и едут в Тавриз.

– Очень хорошо, очень хорошо. Она обходительная, скромная барышня и прекрасно воспитана, - похвалил Насириль-Ислам

и принялся курить кальян.

– Не верьте его словам!
– сказал я шепотом мисс Ганне.
– Хоть он и говорит, что он не из косных приверженцев старины, но, как бы там ни было, он - молла, человек духовного звания, следовательно, сторонник старины.

– О, в этом я не сомневалась!
– громко сказала она, улыбнувшись.

Услыхав безукоризненную фарсидскую речь девушки, мучтеид вынул изо рта трубку.

– Браво, барышня, браво!
– восторженно проговорил он.

Завязалась оживленная беседа на фарсидском языке.

Я понял, что мисс Ганна искала случая заговорить с мучтеидом, и этот случай предоставил ей сам Насириль-Ислам.

– Сначала я было подумал, - сказал он, - что ханум - супруга молодого человека, но наш уважаемый хозяин разъяснил, что вы путешественница.

Все с интересом ожидали ответа мисс Ганны. Девушка улыбнулась.

– А почему вы решили, что я супруга этого господина?
– спросила она, взглянув на мучтеида. Тот замялся, не зная, что сказать.

– Хотя бы потому, что вы оба красивы, молоды и как нельзя лучше подходите друг к другу. Особенно прелестны вы, ханум. Вы хорошая и прекрасно воспитанная девушка.

– Но все-таки, из чего вы заключили, что я и хорошая и прекрасно воспитанная?
– настаивала девушка.

Придвинув кальян и раза два глубоко затянувшись, мучтеид сказал:

– Ваше лицо открыто. И красота, и характер ваш написаны на нём.

Не успел мучтеид произнести последние слова, как девушка, перейдя в наступление, решительно поставила один из коренных вопросов общественной жизни Востока.

– А раз легче определить, - сказала она с молодым задором, - и душевные, и физические достоинства женщины, когда она открыта, почему вы, господин Мучтеид, не разрешаете им ходить с открытыми лицами?

Насириль-Ислам усиленно заморгал глазами, он был в большом затруднении. Воцарилось неловкое молчание.

– Если господин мучтеид разрешит, - прервал я молчание, - я отвечу на вопрос ханум.

– Прошу вас, сын мой, - сказал мучтеид.
– Прошу, прошу!

– Я не имею чести знать мнения господина Насириль-Ислама по данному вопросу, - начал я, - но могу сказать одно, что в Иране наряду с вопросом о раскрепощении женщины необходимо выдвинуть и вопрос о поднятии на должную высоту культурного уровня мужчины.

Мои слова словно развязали язык мучтеиду.

– Спасибо, сын мой, браво, мое дитя. Ваши слова прекрасны. Наши мужчины более некультурны, чем женщины.

Ужин был сервирован по иранскому обычаю. Насириль-Ислам и его собратья с улыбкой посматривали на суфру. Быстро поняв причину этих улыбок, хозяин дома заметил:

– Из уважения к господам паломникам я не решился подать напитки.

– Я же с самого начала заявил, что не принадлежу к косному и отсталому духовенству, - усмехнулся Насириль-Ислам.
– Что касается

господина Мучтеид-заде, я должен заметить, что этот господин сам держит у себя винный погребок. По-моему, и Искендер-хан не свободен от подражания ему. Наше паломничество в Мекку также не является препятствием. Святой владыка Мекки настолько велик и милостив, что не станет обращать внимания на такие мелочи и не зачтет нам эти легкие прегрешения.

Все общество рассмеялось. По знаку Мохаммед-Гусейна подали напитки. Насириль-Ислам пил только коньяк. Предварительно он снял чалму и отложил ее в сторону. На его бритой голове оставалась только легкая белая тюбетейка.

– Снимать за едой головной убор - долг каждого культурного человека. Я приветствую этот европейский обычай, - проговорил он при этом.

Я понимал, что поведение мучтеида имеет совершенно иной смысл. Он считал, что, сидя в чалме за суфрой, где подаются напитки, он косвенно оскверняет, оскорбляет эту чалму, - символ святости. Не желая дать нам это понять, он старался замаскировать свой поступок ссылкой на европейский обычай.

Спутники мучтеида последовали его примеру. По распространенному в Иране обычаю, их головы были выбриты от середины лба до самого затылка.

Во время ужина мучтеид старался занимать американку, затрагивая самые разнообразные темы, причем его беседа с красивой молодой девушкой не носила чувственного и похотливого характера; он говорил с ней, как вполне культурный и интеллигентный человек.

Зато Искендер-хан и Мучтеид-заде чересчур пристально и упорно разглядывали девушку, словно собираясь пересчитать золотистые завитки волос, обрамлявших ее изящную головку.

После ужина Насириль-Ислам потребовал кальян, а мы с Мучтеид-заде встали походить по залу.

– На самом деле, это передовой, прогрессивно настроенный молла, сказал я, кивнув в сторону Насириль-Ислама.
– Он разговаривал с девушкой, как интеллигентнейший человек.

– Мой уважаемый друг, - умехнулся Мучтеид-заде, - наша болезнь смертельна, она кроется в голове. Больны наши главари. Болезнь, о которой я имею честь, сударь, говорить вам, порождается теми самыми чалмами, что в начале ужина были отложены в сторону. Из этих сорокаметровых марлевых повязок и вытекают все наши злосчастья. Правда, Насириль-Ислам был крайне корректен с девушкой, но этого далеко не достаточно, чтобы назвать его человеком культурным и интеллигентным. Он не переносит эмансипированных женщин. По самой природе своей он чужд и враждебен им. У него дома жены, но он даже не смотрит на них. Его обуревают противоестественные страсти, он их раб. Оттого-то его юные жены бесплодны.

– Почему?
– спросил я.

– Он держит в своем доме пять-шесть красивейших юношей. Даже сейчас, в это "святое" паломничество в Мекку, он взял одного из них с собой. Даже там, у святой гробницы пророка, он не хочет обуздать свою грязную похоть. Все это я рассказываю вам, сударь, как порядочному иранцу. Точно так же поступал этот подлец и при поездках на поклонение в Кербалу и Хорасан, а теперь тащит за собой своего юношу и в Мекку. Это он, а не кто иной, принудил нас к этому путешествию. "Вы должны ехать, чтобы замолить свои грехи", - твердил он нам, чтобы повлечь и нас за собой в Аравийские пустыни.