Тайгастрой
Шрифт:
— Вот это здорово!
— Знай наших!
— Завинчивать шестиметровую сваю передаточным механизмом? Нет. Не получится. Технически неграмотно! — отрезал Шарль Буше.
— Постойте, товарищ инженер. Надо детально обсудить предложение рабочего, — остановил его парторг Старцев, видя, что Ярослав почернел от обиды.
— Шестиметровая свая — не дюймовый винт! Передаточный механизм — фантазия. Кому непонятно, могу доказать расчетами и чертежом. Коэффициент трения... И я не знаю, чего тут настаивать!
— Тогда
— Правду говорит старик!
— С башмаком дело!
— Как ногу из сапога!
— И я еще имею, товарищи, добавить, — поднялся девятнадцатилетний Микула. — Сваю можно сделать разборную. Окантовал шляпку на полметра и вбил. А потом каждую часть отдельно вира!
— Правильно, Микула! — послышалось из рядов.
— Хоть молодой, а, смотри, гнет по-научному, на тангенс!
— Способ забивки с башмаком при разборной свае, если она только не поломается при загрузке ее копром, мне кажется удачным. И тащить надо не семитонной талью, а двадцатипятитонным домкратом, — согласился Шарль Буше, выслушав предложения.
На следующий день поставили забивку по способу Ведерникова и Микулы. Прораб Сухих велел перед тем разложить костры; землю разогрели. Двадцатипятитонный домкрат вытащил сваю за полчаса!
Тогда в тепляке раздался облегченный вздох... Эта помятая, изуродованная цепями свая, первая, легко вытащенная над башмаком, была самым дорогим подарком.
Однако Гребенникова и такое решение не удовлетворило. Он пошел советоваться с Бунчужным: профессор все эти дни находился в краевом центре и не мог принять участия в делах коксохима. Гребенников рассказал о трудностях.
— Посмотрю на месте, — сказал Федор Федорович. — Заочно ничего не придумаю. Не забывайте, что я доменщик, а не коксохимик-строитель. Посмотрю глазами техника — и только.
Они пришли на участок.
— Зачем мудрить! — заявил Бунчужный, ознакомившись с материалами и механизацией. — Странно, как могли принять такое решение! Я вам советую поставить обыкновенную сваю Штрауса. Штраус — это киевский инженер, — вскользь заметил Бунчужный. — Способ, предложенный Штраусом, прост: проводится бурение, а бурить у нас есть чем, есть достаточно и бурильщиков, арматурщики заготовят арматуру. Для литого бетона есть печи. Работу можно закончить за месяц — полтора. Этот способ во много раз проще, экономнее и эффективнее других.
О предложении профессора Бунчужного сообщили Шарлю Буше. Француз обиделся, что принятое решение, оправдавшее надежды, почему-то пересмотрено. Однако ничего существенного против способа Бунчужного выдвинуть не мог.
Раскачавшийся за последнее время прораб Сухих наладил изготовление арматуры и подготовил все, чтобы бесперебойно вести бетонирование.
— Пошло дело! — обратился к нему парторг Старцев.
— Да чего не идти!
Впервые на участке коксохима за время строительства закипела жизнь. Прибывали платформы, рабочие скатывали в тепляки бочки с цементом. Сухой цемент еле заметно дымился. Бетономешалки замешивали и выбрасывали литой цемент. От подогретого бетона в тепляке поднимался к потолку пар, там он оседал, и после ночи свисали над головой длинные ледяные копья. Всех, кого только можно было снять с подсобных работ, прораб Сухих поставил на бурение, на вязку арматуры, на литье жидкого бетона.
— Эти ледяшки — гроб... — предупреждал Ведерников Старцева. — Прими, товарищ парторг, меры.
— Как думаешь, товарищ Сухих, не поставить ли нам в тепляке еще несколько печей? Трещины да ссадины на руках, может, и не серьезный случай в медицине, но поскольку встречаются у многих, лишимся кадров. И стрелы, — он показал на потолок, — разве это порядок?
Поставили еще три печи, тщательно залатали дыры в стенах и потолке.
— Француз давал нам по пять свай в день. А мы уже ставим благодаря способу профессора по двадцать пять! И дадим еще больше! — радовался Ярослав Дух. — Одно только непонятно, товарищ Старцев, почему поздно взялись за несчастный коксохим. Что он, незаконнорожденный, что ли?
По обыкновению, Шарль Буше провожал Женю из коксохима до тропы, которая напрямик, через канавы, вела в доменный.
— Мадемуазель Женя, у меня к вам несколько вопросов. Я хочу поговорить с вами на политическую тему, я верю вам, и мне дорога ваша прямота.
— Какое торжественное предисловие!
— Мне хочется понять душу русского человека. Она для меня загадка. До мировой войны я десять лет жил в Петербурге. Мне казалось, что я хорошо знаю вашу страну, ваших людей. Теперь вижу, что заблуждался. Я не знаю ни вашей страны, ни ваших людей.
— Что же вам неясно?
— Решительно все.
— Не знаю, смогу ли объяснить, раз вам решительно все непонятно.
— Скажите мне, откуда у ваших людей столько упорства? Им ведь трудно, очень трудно, зачем обманывать себя? А они упорно идут вперед, вперед, через любые препятствия. Что движет вашими людьми? Ведь они могли бы жить спокойно, благополучно, если б так не торопились. Почему ваши люди много работают, с такой поспешностью работают, как будто их кто-то подгоняет? И в то же время я не мог бы сказать, что работают они со злостью. Нет, они работают даже с известной радостью. Они не видят в работе тяготы, принуждения. То есть, не все, разумеется, семья не без урода! Но большинство. Вот это мне непонятно.