Тайгастрой
Шрифт:
Мокрые лошади тяжело дышат.
Абаканов вырывается в голову группы и ведет ее к избе на окраине селения. Плетень, дворик, два сарайчика, огород.
Румяная, плотно сбитая женщина лет сорока, русская старообрядка с миловидным лицом и плутоватыми глазами, выходит на крыльцо.
— Сюда! сюда!
Она узнает Абаканова и здоровается с ним, как со своим.
— Снова к нам?
— Снова!
— Надолго?
— Кажется, надолго.
— Заводите лошадей во двор!
Но лошадям не вместиться в дворике, и конюхи привязывают их к плетню, к лиственницам,
Женя соскакивает с лошади, за ней сходят остальные. Лицо у девушки плюшевое от пыли.
— А теперь — в баню! — приглашает хозяйка.
Что может быть в тайге лучше бани, чистого белья, сухой обуви!..
— Ура! — кричит Женя. — Баня!
Прошли в избу.
— Не надо раскладывать костра, варить обед!.. — радуется Женя, будто всю жизнь то и делала, что разводила костер да варила в котелках кашу.
— Сюда, в эту комнату, — приглашает хозяйка, — заходите.
— С приездом, товарищи! — поздравляет группу Журба и ставит на стол бутылку водки.
Вечером было до того парно, в воздухе скопилось столько влаги, что дышать стало невмоготу. На ночлег каждый устраивался, где хотел: Женя ушла к хозяйке; старики разлеглись на полу, вповалку; Абаканов, взяв потники, пошел во двор. Журба долго слонялся, не зная, где осесть. Наконец, забрел в сарай, на сеновал, хотя и здесь была томительная духота, но запах сена, острый, пряный, возмещал неудобства. Захватив плащ, подушку, байковое одеяльце, он взобрался по лестнице на чердак, разделся и через минуту спал крепким сном.
Ночью почувствовал вдруг чьи-то горячие пальцы на своей груди.
Машинально сунул руку за подушку — там лежал маузер, но узнал хозяйку. Жаркая, она сидела над ним и, дрожа, гладила его грудь.
— Ты чего?
— Пришла... Не бойся, миленький...
Она схватила его за руку, прижалась, тяжелая, горячая.
Он с силой оттолкнул ее.
Глава III
Утром проводники готовились в обратный путь: идя под легкими вьюками, без всадников, лошади могли отдохнуть в дороге.
Коровкин-отец варил в летней кухне мясной суп, Пашка рубил дрова, носил воду, мыл посуду. Хозяйка, вырядившись в праздничную паневу, бегала, как молодайка, по двору, сияющая, кидая жаркие взоры то на одного, то на другого.
Абаканов, Женя и Яша перетирали запылившиеся инструменты, а десятник Сухих пошел знакомиться с селением: его интересовало, есть ли здесь базар, что продают, что покупают, как идут дела в колхозе.
Избы Тубека уже облетела весть о прибытии «русских начальников», пошли разговоры, пересуды. К Нюре, хозяйке, с рассветом подходили старообрядцы и шорцы, расспрашивали, зачем приехали русские, много ли прибудет людей, где кто будет жить, когда начнется строительство.
— А выселять не станут?
— А землю не отнимут? — спрашивали те, кому мерещились всякие страхи.
Абаканов обстоятельно отвечал на вопросы, и одни уходили успокоенные, а
— Вам чего? — напускалась хозяйка, притворно замахиваясь подобранной с земли щепкой. Пугливые соскакивали с плетня, а более храбрые вытягивали по-гусиному худые шейки, с опаской следя, что будет дальше. Но хозяйка, занятая собой, возбужденная, бегала то в избу, то в погреб, то на кухню и забывала про угрозы. Голые, полные ноги ее все время мельтешили перед глазами изыскателей.
А Журба спал.
— Может, с ним что случилось? — тревожилась Женя, устав беспрестанно поглядывать на ворота сеновала.
— Что там случилось! — в уголках губ Абаканова искрилась улыбочка, хотя он и скрывал ее.
В десятом часу появился, наконец, Журба, заспанный, с всклокоченными волосами, из которых торчали перья, помятый, с былинками сена на щеке.
Все прыснули со смеху.
— Чего?
Насупленный, щурясь от ослепительного света, он долго разглядывал группу, проводников, лошадей, а потом и сам рассмеялся.
— Неужто проспал? — и побежал к колодцу умываться.
Через час Бармакчи, пожав руки Журбе и Абаканову, вышел со двора, за ним двинулись остальные.
— Счастливо! Не забывайте про наш уговор! — крикнул Журба.
— Постараемся.
Ушли.
— Ну, товарищи, пора за дело. Начальник изыскательской партии, ваши планы?
Абаканов поднялся: военная школа чувствовалась в нем, и это Журбе нравилось.
Он сказал, что намерен отправиться на площадку.
— Покажу нашим специалистам, с какого конца смотреть в теодолит и как держать рейку...
— Ладно. Идите. А я — в сельсовет и колхоз. Представиться начальству.
Председателя колхоза «Заря» Пиякова Журба застал в небольшой, целиком заполненной шкафом и столом комнатушке. Стоя на пороге, потому что в конторе не было места, Журба, приложив руку к козырьку своей военной фуражки, назвал себя.
Одутловатое, опухшее лицо Пиякова, казалось, искусали пчелы.
— Не понимает... Не понимает русский... — ответил безучастно.
Это, однако, было не так. Еще с вечера Пияков через проводников расспросил о приехавших, советовался с председателем сельсовета, как держаться с «русским начальником», обдумывал свое поведение и был подготовлен к встрече, но обнаруживать подлинное душевное состояние считалось дурным тоном, и он с холодным вниманием слушал Журбу, повторяя каждый раз:
— Не понимает...
Вообразив, что строительство может дурно отразиться на делах колхоза и, прежде всего, на его, председательских делах, Пияков решил отыграться на непонимании и таким путем отделаться от нежелательных гостей.
Но наивная хитрость не удалась. Вслед за Журбой в коридор правления колхоза вошли колхозники — шорцы и русские, и едва Пияков отвечал, что не понимает, как ему наперебой переводили слова Журбы переводчики-добровольцы.
Тогда Пияков перестроился. Он велел передать, что колхоз у них маленький, бедный, что ни людей, ни лошадей, ни телег выделить в помощь группе он не может.