Тайгастрой
Шрифт:
Контрразведчик подошел к Тамаре и, тыча в лицо револьвером, стал требовать выдачи большевиков-подпольщиков.
— В последнюю минуту — говори! Слышишь?
Девушка собралась с силой и плюнула офицеру в лицо. Он наотмашь ударил ее рукоятью нагана.
— Говори! — накинулся второй контрразведчик на Гришу.
— Подохнете, а не добьетесь!
Сабля рассекла ему висок, скулу, челюсть, Гриша ткнулся головой в землю.
Когда третий офецер подступил к Леше, он вместе с другими заключенными бросился на своих могильщиков; им сыпнули в глаза махоркой, песком, и прежде чем контрразведчики опомнились, смертники
В темноте загремели выстрелы, не совсем, впрочем, стройно и губительно: палачи не ждали сопротивления.
Босой, полуодетый, Леша припадал к земле, потом пополз наугад, а за спиной щелкали выстрелы. Он выбрался окольными путями к бульвару и, укрываясь за ограду, пошел к дому Вити Порхова, бесшумно ступая босыми ногами.
После стычки со смертниками Липоман пересчитал трупы: не доставало семи, а Слащев мог с часу на час приехать на площадь полюбоваться зрелищем. Тогда Липоман приказал схватить первых попавшихся близ площади «подозрительных», лишь бы скорее свести счеты.
Потом вкопали столб и прибили доску, на которой сделали кощунственную надпись.
Возле столба лежали котелки с остатками пищи, ботинки, носки, портянки, фуражки — в крови и песке.
После расстрела шестидесяти одного в николаевской газетке «Южное слово» были помещены сообщения о раскрытии нераскрытого в действительности большевистского комитета и... подлинная листовка подпольного комитета большевиков! Ее поместили свои люди, работавшие в типографии...
И снова, как до расстрела, на углах домов, на афишных тумбах, на дверях и воротах вывешивались новые и новые листовки; подполье сражалось, отвечало на убийства убийствами, взрывало склады, пускало под откос поезда.
Агония белых, однако, затянулась. Слащев, бредивший атаманством и стремившийся всеми средствами упрочить свое положение, искал дружбы у Махно. Нестор неизменно отвечал генералу:
«Если хочешь познакомиться, приходи ко мне! Встретимся на площади перед народом, на митинге, и я поговорю с тобой, как говорил с Григорьевым...»
Фронт белых Красная Армия оттесняла с каждым днем ближе к морю.
В конце января наступили жестокие морозы. Воробьи, неосторожно вырвавшиеся из-под крыш на волю, падали на лету камешком.
Сжатая до отказа пружина выплеснулась из муфты и ударила по отступающей добровольческой армии с новой силой. Восставали города и села, руководимые из подполья, поднимались железнодорожные станции. Командование поспешило сесть на корабли. Французские и греческие войска в походном порядке ушли через Варваровский мост на Одессу.
...На Адмиральской улице громко пели телеграфные столбы, туго натянулись на морозе мохнатые шнуры проводов. Было 25 января. Где-то близко — не то у Грейгово, не то у Гороховки, а, может быть, даже под Водопоем, шла артиллерийская канонада. Казалось, выбивали над снежными полями огромные ковры, и от этого звенели стекла, дрожал в домах пол. В небе клубились белые облачка от разрывов шрапнели.
Старая жизнь отсчитывала минуты в переполненных каютах и коридорах крейсера. Земля, матушка-Россия, именьица были там, на берегу, у других. А здесь недостроенный крейсер «Нахимов», который не мог уйти своей тягой, танкер «Баку», вмерзший в лед, клочок прав без обязанностей, огрызки обязанностей без всяких прав, сила привычки, цепь железных традиций и дикая ненависть
Ждать было нечего, но ждали.
Так прошел день. Буксиры могли потянуть суда каждую минуту, не дав сигнала, и могли стоять день, неделю, может быть, больше. Судьба «Нахимова», «Баку» и других подобных судов, час отхода их решались на снежных полях и на окраинах города, там, где вздыхали выстрелы трех- и шестидюймовок.
Потом поговаривать стали о переменах на фронте, о том, что завтра можно будет ночевать в своей постельке, что идут подкрепления. Барон Врангель принимал на себя верховное командование. Россия будет спасена!
31 января профессор возвращался домой.
На углу Никольской и Наваринской Федора Федоровича задержала цепь юнкеров: из тюрьмы спешно вывозили на грузовиках, конвоируемых мотоциклистами, группу арестованных.
Машина буксовала задними колесами, и комья сухого снега летели на тротуар.
И вдруг профессор отскочил в сторону. Но не от неловкого прыжка стали слабеть ноги и покрыла щеки бледность, и сердце оборвалось в пустоту: на грузовике в кольце охраны увидал он родную фигурку. Леша, мальчик, стоял в разорванном гимназическом пальто, черный, без фуражки, с пятнами на вспухших щеках, и задумчиво смотрел вдаль.
— Леша! — крикнул профессор, простирая руки. — Мальчик! Лешенька...
Леша увидел безумные отцовские глаза... Он что-то выкрикнул, видимо, пытаясь утешить отца, и даже улыбка осветила его скорбное лицо. Но в ту же минуту машина рванулась, и улыбка погасла в бесконечной тоске. Професор увидал связанные за спиной дорогие детские руки...
Поезд замедлил ход.
Бунчужный посмотрел в окно. Затянутое тучами небо низко опустилось над березовым леском, заграждая солнце, распыленный свет которого мягко обнимал края туч. Железнодорожная магистраль проходила через низменную степь.
— Дождиком встречаете! — Бунчужный принялся укладывать вещи.
К поезду набежала выемка с ровно подрубленными многоцветными стенками, а затем поезд выбежал на открытую площадку, с которой открывались ближние и дальние горы.
— Вот мы и дома.
Они сошли на станции Тайгастрой в тот самый момент, когда туча, пронесшая воду за много километров, не выдержала вдруг и обрушила на станцию многотонный груз. Гребенников и Бунчужный укрылись под ближайшим навесом, мокрые, как если бы их окунули в реку.
— Вот так дождик!
— Вас не очень того?.. Не боитесь простуды? — беспокоился Гребенников. Он словно просил извинения за такой прием природы, за таежные нравы...
Ливень, впрочем, скоро сменился мелким дождем, по лужам бойко запрыгали синие пенистые пузыри. В застегнутом на все пуговицы мокром плаще Бунчужный шел вслед за Гребенниковым, минуя товарные вагоны, с крыш которых весело струилась вода. Грузчики с закатанными штанами и мешками, надвинутыми на головы углом, выгружали из вагонов детали машин, не обращая внимания на дождь. К станции беспрерывно прибывали машины и подводы; с платформ выгружали балки, металлические конструкции, скатывали бочки цемента, пылившие даже под дождем. Мокрые лошади, в натуге почти касаясь брюхом земли, с трудом вытаскивали из грязи чавкающие копыта.