Тайгастрой
Шрифт:
— Леша! — крикнул профессор, простирая руки. — Мальчик! Леша! Леша!
Машина уже переваливалась с колеса на колесо и выбиралась из рытвины. Леша увидел безумные отцовские глаза... Он что-то выкрикнул в ответ, пытаясь утешить... какая-то особая улыбка осветила его лицо. В ту же минуту машина рванулась, — улыбка угасла в бесконечной тоске. Профессор увидел связанные за спиной дорогие руки...
Такую вот чашу пришлось испить, чтобы избавиться от иллюзий, с которыми не мог итти вперед. Понадобилось много лет самого тяжелого труда, чтобы искупить хотя бы перед самим собой совершенные
За Казанью поезд вошел в полосу дождей, стекло покрылось зернистыми каплями, точно его вымазали икрой. И снова землю обнимали теплые солнечные лучи.
Утомившись от лежания, Федор Федорович уходил в коридор, не отрываясь смотрел на поля, закрашенные яркой зеленью, на селения и станции, залитые ночью лунным светом.
Урал, Сибирь встречали новыми поселками, мачтами высоковольтных передач, трубами заводов, колосившимся хлебом. Он рассматривал овраги, набегавшие под самое железнодорожное полотно, глядел на полевые цветы, на белоствольные березки.
В вечернем свете чернел лес, лежавший вдоль железнодорожного полотна, паровоз сильно дымил, но в задних вагонах этого видно не было, клубы густого дыма катились между деревьями, и казалось, что лес горит.
Остановки за три до Тайгастроя в спальный вагон вошел высокий гражданин в шелковом прорезиненном пальто. Лицо пассажира показалось Бунчужному знакомо. «Где я его видел?»
Гражданин заглядывал по очереди в каждое купе, ни к кому не обращаясь и никого ни о чем не спрашивая. Встретившись в коридоре с Бунчужным, он остановился и приподнял фетровую шляпу.
— Профессор Бунчужный?
Федор Федорович поклонился.
— Если не ошибаюсь, товарищ Гребенников?
Они горячо пожали друг другу руки.
— Какими судьбами?
— Выехал встречать вас.
— Ну, спасибо, спасибо! Вы меня просто растрогали! И совсем не надо... Я же предупреждал... еще тогда, в феврале... Зачем это!..
— Дружески! И долг хозяина!
— Спасибо! Зря оторвались от дела. Как же вас величать по имени и отчеству?
— Родился как Петр Александрович Терехов. Фамилия Гребенников — от первого нелегального паспорта; как Терехова, меня почти никто и не знает.
— Ну, рассказывайте, дорогой Петр Александрович, что у вас на площадке. Рвался к вам... трудно описать...
Они прошли в купе, сели друг против друга. В купе было еще два пассажира, но Бунчужный и Гребенников видели только друг друга и беседовали, словно наедине. Испытывая особую приязнь к Гребенникову, о котором столько хорошего слышал в Москве, Бунчужный радовался тому, что судьба привела его строить домну на площадке Тайгастроя и что решение проблемы будет связано с именем такого человека, как Гребенников.
— Помните то совещание у Григория Константиновича? — спросил Бунчужный. — Мы сидели с вами рядом. Я от совещания этого начал счет своему новому веку. Это был, так сказать, день моего рождения!
Гребенников улыбнулся.
— Поймите меня, Петр Александрович, многие из нас, стариков, видят подлинную науку только в решении сугубо теоретических вопросов. Я не принадлежу к этому числу, возможно, потому, что на своей рабочей
— Не помешает ли дальность расстояния вашим научно-исследовательским работам? — спросил Гребенников. — Я имею в виду расстояние от Тайгастроя до Москвы.
— Не помешает ли? Я не знаю. Скажу прямо: работать дальше без домны мы не могли. Мы уткнулись головой в угол — и ни с места! Чуть что не получается, говорим: подвела старуха! А старуха часто и ни при чем!
— Я вас понимаю, Федор Федорович. Когда мне Серго сказал, что вы поедете к нам, я очень обрадовался. Для вас не секрет, что таежный комбинат наш должен стать одной из самых серьезных опорных точек: обороны отечества. Если вам удастся в производственных масштабах получить ванадистые чугуны, это значительно облегчит решение вопросов машиностроительной промышленности. Что же вас задержало с отъездом?
— Простудился. Заявили, что у меня плеврит... Потом требовалось оформить филиал института металлов на площадке Тайгастроя, согласовать некоторые вопросы строительства экспериментальной печи, финансовые дела. Одно цеплялось за другое. У нас ведь, надо признаться, не все еще работает на шарикоподшипниках.
— Ну, ничего. Наверстаем! У нас хорошие люди. И вас ждут. И здоровье в тайге поправится. Верьте мне.
— Я рад, что Григорий Константинович выбрал для моей работы именно вашу площадку.
— Я думаю, вы не откажетесь, Федор Федорович, и от общей консультации. В дореволюционное время да и после окончания промакадемии мне пришлось поработать на американских металлургических заводах. Бывал я на заводах в Англии, в Германии. Знаю иностранных специалистов. Скажу откровенно: во мне живет предубеждение против иностранцев, хотя заводы у них в общем удовлетворительные. На своей площадке я хотел бы обойтись без иностранцев.
— Как у вас обстоит дело с кадрами?
— Квалифицированных рабочих получили немного с Украины, немного с Урала. Рабочих низшей и средней квалификации готовим сами. Конечно, готовим пока только строителей. На днях к нам должна прибыть крупная партия инженеров из Днепропетровска.
Гребенников рассказал о трудностях, с которыми ему, как начальнику строительства, приходится встречаться.
— У меня нет опытного помощника, которому я мог бы довериться. Согласитесь, от начальника строительства такого комбината требуется слишком много. Всякая мелочь тем или иным путем доходит до меня. Водопроводные работы, путейские, строительство основных и подсобных цехов, разработка карьеров, поиски новых месторождений строительного и эксплоатационного сырья, общие и частные вопросы проектирования, изучение самых разнообразных каталогов, механизация строительных работ, завоз своего и импортного оборудования, размещение заказов — все это должно пройти через мои руки. Порой голова кругом идет!