Тайна академика Фёдорова

Филатов Александр Валентинович

Больше всего угнетала Алексея Витальевича разоб­щённость людей на Западе, их холодность и равнодушие друг к другу. Именно здесь Фёдоров впервые осознал, что огорчавшее его на Родине, заметное для него постепенное охлаждение и ослабление семейных связей между людьми обусловлено исподволь происшедшей сменой моральных ориентиров в СССР и ориентацией на Запад (как иначе трактовать лозунг "догнать и перегнать!"?). Да, на Запад, где люди не просто разобщены, но и ведут друг с другом непрерывную войну под вывеской "свободной конкуренции", где мерилом всего, в том числе – жизненного успеха, являются деньги.

Прожив месяц в Берлине, в семье, где жена работала медсестрой, а муж уже вышел на пенсию, Фёдоров стал невольным свидетелем нескольких событий, которые навсегда сделали для него неприемлемым

образ жизни, как стали говорить, "цивилизованных стран", начиная со времени ненавидимого на Родине и любимого в Германии Горбачёва.

Во-первых, Алексей Витальевич на примере узнал, к чему ведёт брачный контракт. Супруги Грюнерты, обложив­шись квитанциями, калькуляторами и чистыми листами бумаги, подводили в кухне баланс расходов и доходов, рассчитывая, кто из них и какую сумму должен внести.

Делалось это привычно – деловито, спокойно, хотя и с заметным для Фёдорова напряжением, скрываемым обоими супругами. "Какая же это семья, где же здесь экономическая основа единства супругов, да и есть ли оно, это самое единство?!"– думалось Алексею Витальевичу. Скорее уж всё это походило на раздел имущества, пусть даже осущест­вляемый привычно и повседневно!

Когда "раздел имущества" был завершён, на одутло­ватом лице Дорис за искусственной улыбкой стало заметно некоторое раздражение. Теодор же, напротив, явно выглядел довольным. Поняв, что его реакция на происшедшее в какой– то степени замечена Грюнертами, Фёдоров задал вопрос, который был призван разрядить ситуацию и подчеркнуть полную неосведомленность русского гостя в таких делах. Ответ был прост: так предусмотрено брачным договором.

Приняв внешнее дружелюбие берлинских хозяев за искреннее и в связи с полной своей неопытностью в вопросах жизни в ФРГ, Фёдоров поначалу счёл многодетную семью Грюнертов не просто дружной, но, пожалуй, даже образцом для многих семей на Родине. Две взрослых дочери жили в Гамбурге, а старшие дети – сыновья, здесь же, в Западном Берлине, хотя и отдельно от родителей. Каждый день родители и дети беседовали о чём-то по телефону, а раза по два за месяц сыновья порознь посетили родителей.

Понятно, что содержания телефонных разговоров Алексей Витальевич не знал, но внешне все были друг с другом очень приветливы. Сыновья приносили в маленький домик родителей какие-то подарки, вино, продукты. Теперь, после наблюдения за подведением баланса, Фёдоров стал более внимательным наблюдателем и уже через пару дней заметил, что за принесённые "подарки" отец Теодор сполна заплатил сыну Карлу. А вскоре выяснилась и причина частых визитов Карла: вышедший на пенсию отец собирается продать ему свой дом (именно свои, а не совместный с супругой!) за 200 тысяч марок. Идёт подготовка к соверше­нию сделки купли-продажи между отцом и сыном.

Супруги поселили Фёдорова у себя бесплатно, в ожидании подписания контракта между одним своим знакомым и недавно созданной в Калининграде частной торговой фирмочкой. Алексей Витальевич, свободно владев­ший немецким языком, был уполномочен довести договор до подписания. Вначале сюда приехал и калининградский делец, но вскоре выяснилось, что он только мешает ведению переговоров, выдвигая нелепые, зачастую противоречивые требования и выражая откровенное недоверие к Фёдорову. Тогда через другого переводчика калининградцу это было разъяснено. Получив заверения немцев в том, что Фёдоров честно отстаивает его интересы, лучше него самого, он уехал назад, в Калининград, жадно ухватившись за возможность сэкономить деньги на оплату труда перевод­чика. И вот однажды выяснилось, что немецкий партнёр оплачивает пребывание Фёдорова у Грюнертов, оплачивает по ценам примерно вдвое дешевле самой недорогой гости­ницы: так сказать, к выгоде всех участвующих сторон. "Где же здесь дружба?"– думалось Фёдорову. Но был у Грюнертов и ещё один расчёт: Теодор собирался поехать на свою бывшую родину в нынешней Калининградской области, и ему требовался проводник-переводчик. Как это было оговорено уже в первый день после приезда в Берлин, Фёдоров брался за эту функцию бесплатно, оплачивался лишь его проезд с Теодором до деревушки, затерянной на севере области.

Как-то, прогуливаясь с Дорис по тому району Западного Берлина, где все названия были связаны

с бывшей Восточной Пруссией, Фёдоров обратил внимание на нищего, явно серьёзно больного и нуждавшегося в неотложной медицинской помощи. Нищий сидел на картонке (недавно прошёл небольшой тёплый дождь) и с громкими стонами раскачивался, держась обеими руками за живот. Алексей Витальевич бросился к нему, расспрашивая, что случилось, где и как болит. Нищий только мотал головой, повторяя со стонами лишь одно слово "болит".

Подошедшая Дорис не скрывала своего недовольства неправильным поведением Фёдорова. Тот был поражён и не вникал в её объяснения и упрёки, высказанные спокойно, но твёрдо. Запомнилось только, что она этого нищего видит не впервые, что у него уже бывали такие приступы и что это их с Алексисом не должно волновать. Фёдоров недоумевал: "Как же так: ведь она – медицинская сестра?! А нищий – не какой-нибудь алкоголик, а больной, бездомный человек, возможно – не вполне здоровый психически!" Прохожих было много, но все они проходили мимо, не глядя, пожалуй, даже не замечая несчастного нищего. Это было совершенно непонятно! На Родине, даже в нынешнем жестоком 1992 году такое было невозможно.

Семья, в которой вынужденно гостевал Фёдоров, как вскоре выяснилось, не была рядовой. И Дорис, и Теодор слы­ли в округе очень образованными и культурными людьми. Вскоре Алексей Витальевич убедился в справедливости такой репутации. Для этого оказалось достаточным встрети­ться с ещё несколькими семьями. Но недоумение Фёдорова от этого только возросло: так или иначе, раньше или позже, но во всех беседах неизменно присутствовала тема цен, денег, хотя знакомыми Грюнертов были преподаватели универси­тета, архитекторы и инженеры. Чего же было ожидать от других людей, не обучавшихся, как Теодор при Гитлере, в специальной школе для будущей элиты, руководителей нации?! Позже, встречая в газетах хвалебные высказывания "реформаторов" о "гомо экономикус", Фёдоров всегда вспоминал свой первый опыт вынужденного внедрения в западный образ жизни.

Не мог он ни принять западных лозунгов и призывов к "Умвельтшутц" (то есть, к "защите окружающей среды"), ни смириться с их явной фальшью. Какая там защита, если повседневно супруги Грюнерты выбрасывали горы предме­тов одноразового пользования и ярких, красочных, явно не дешёвых упаковок, десятки пестрых рекламных листков, вынутых из почтового ящика, на котором красовалась надпись "пожалуйста, никакой рекламы!"

По правде говоря, Фёдоров в свой первый выезд на Запад, а это был Париж, тоже "купился" на красочную упаковку. То, что оказалось в этой упаковке, хотя и было съедобным, не могло идти ни в какое сравнение с отечест­венными, тогда ещё советскими, продуктами! Ну, ладно, он был чужаком, новичком! Но ведь люди живут здесь всю жизнь, они и родились здесь. Неужели они не понимают всей варварской расточительности использования одноразовых предметов и дорогих упаковок, сравнимых со стоимостью товаров? Неужели не понятно, что сведя упаковку к необходимому минимуму, можно сэкономить массу сырья, энергии, человеческого труда, резко сократить транспортные расходы и размеры свалок? А каково отношение к вещам? Это вообще не укладывалось в голове! Вещи, вполне доброт­ные или ещё вполне ремонтопригодные, безжалостно выбра­сывались на свалку. Кое-что из таких вещей Фёдоров позже, когда стало совсем трудно с заработками, бывало, брал с собой, ремонтировал, доводил до прежнего блеска и продавал не без выгоды, хотя и много дешевле, чем это умели другие.

Нет! Принять такой образ жизни Фёдоров не мог. И не потому, что был к нему не приспособлен и не хотел приспосабливаться, а оттого, что такое развитие, такой "прогресс", производство ради прибыли, потребление как цель и смысл жизни, вели человечество в тупик, тупик, прежде всего, духовный, но также и энергетический, ресурсный и экологический. Даже Дорис Грюнерт, непонятно за что ненавидевшая социализм, с которым если и была знакома, то лишь по публикациям в "Шпигеле", даже Дорис говорила: "Раньше считалось, что немец – это порядок, дисциплина, аккуратность, труд. Нет, теперь нет ни аккуратности, ни трудолюбия: люди стремятся только к удовольствиям!" При этом она сама не раз демонстрировала и боязнь перетру­диться, и стремление к наслаждениям.