Тайна академика Фёдорова

Филатов Александр Валентинович

Было ещё одно наблюдение, которое упрочило отвращение Фёдорова к образу жизни благополучной (за чей счёт?!) Западной Европы. Один из знакомых семьи Грюнерт, доцент технического университета в Берлине, проявлял интерес к так называемым реформам в России, особенно в Калининградской области. Он предложил Фёдорову научное сотрудничество. Они вместе выработали план, подписали составленный ими "договор о сотрудничестве независимых исследователей". Фёдоров добросовестно и не без денежных затрат (статистические данные тогда уже можно было получить только за деньги) собрал материалы, написал статью, выводы которой были убийственными для "рефор­маторов", и передал всё это своему партнёру Лотару, как это и предусматривалось договором. Но вопрос о публикации затягивался. Лотар то ссылался на стилистические ошибки и непривычные для немцев обороты речи, то на

нехватку времени. Через год, приехав в Берлин переводчиком у очередного калининградского торговца, Фёдоров посетил Лотара. Тот по-дружески и даже с радостью его принял и ушёл готовить чай. Чай на Западе – это и в самом деле только чай. На русское хлебосольство здесь рассчитывать не приходится. В ожидании хозяина дома Алексей Виталь­евич взял небрежно брошенный на низенький столик специальный экономический журнал. Нетрудно понять, каково было его изумление и негодование, когда он обнаружил в журнале свою собственную статью, опублико­ванную под именем Лотара. Его одного.

Но самое примечательное случилось потом, когда Фёдоров вежливо, тщательно подбирая слова, высказал свой упрёк. Лотар Клюге ничуть не смутился, а быстро разыскал их давний договор и доказал, что он нисколько не погрешил против какого-либо из его пунктов, а вот Фёдоров в силу незнания немецкого права и своего русского образа мысли просто, что называется, попался и подписал невыгодный для себя договор – вот и всё! И по улыбке Лотара, и из его слов стало понятно, что именно так и замышлялось его немецким партнёром всё это мнимое сотрудничество. Фёдоров выпил чашку чая, не притронувшись ни к сахару, ни к одной из трёх положенных на блюдце вафель, и ушёл из дома своего знакомого с горьким осадком в душе.

Ещё более примечательным оказалось то, что Фёдоров не сумел извлечь из своей ошибки урока. Лет семь спустя, его познакомили с Гюнтером Вёрстером из универси­тета в Марбурге. Этот историк интересовался первыми послевоенными годами Кёнигсберга-Калининграда, а Фёдоров как раз заканчивал свою книгу об этом периоде, монографию историко-правового характера. Оба исследо­вателя быстро нашли и общий язык, и общие интересы. Гюнтер сказал, что оформит для Фёдорова двух-трёхмесяч– ную командировку в университет Марбурга, дал список документов, которые надлежало представить, и анкеты. Потом, когда Фёдоровым были собраны, оформлены и переданы Вёрстеру все необходимые бумаги, тот позвонил и сообщил, что вопрос решён положительно: весной будущего года его и Викторию на всё лето приглашают в Марбург для исследовательской работы. В конце телефонной беседы Гюнтер спросил, не может ли Фёдоров найти в архиве пару интересовавших его документов. Алексей Витальевич уже через неделю нашёл искомое, скопировал и позвонил своему новому другу. Тот был рад и выразил свою благодарность. А ещё через месяц Фёдоров с оказией передал копии архивных документов в Марбург.

Прошла зима, весна, наступило лето, но обещанного вызова всё не было. С трудом дозвонившись до Вёрстера, Фёдоров услышал то, что подействовало как ледяной душ: вызова не будет, ведь это связано с расходами для универси– 186 тета, а они излишни, так как требующиеся редкие документы Фёдоров сам, добровольно и безвозмездно переслал в Марбург. Осенью того же двухтысячного года Фёдоров сумел через другого своего знакомого в Германии получить копию протокола заседания, на котором рассматривался вопрос о приглашении российского учёного с женой в Университет Марбурга. Содержание повергло Фёдорова в шок, а Петер Кноль (так звали знакомого, добывшего прото­кол) с сочувствием сказал:

– Это – рынок, Алексис. Чего ты ждал, если всё продаётся и покупается! Что могут значить обещания и данное тебе честное слово, когда речь идёт о деньгах? Тебе следо­вало посоветоваться со мной. Я бы тебя научил, как правильно поступить!

– Спасибо, Петер, – только и смог сказать Фёдоров в ответ, тяжело поднялся и направился к выходу.

Эгоизм, нацеленность на личную выгоду в целях потребления и удовольствий, отказ от моральных принципов ради денег, разобщённость и равнодушие людей, приземлён– ность интересов – это и многое другое, проверенное личным опытом, навсегда отвратило Алексея Витальевича от западного образа жизни, этого неизбежного порождения так называемого "свободного рынка".

Фёдоров и раньше, в советские годы, встречаясь на международных конференциях с иностранными учёными, удивлялся тому, что при высочайшей материальной оснащён­ности своих лабораторий и богатстве экспериментальной базы они

не в состоянии сделать широких теоретических обобщений, связать свои данные с результатами исследо­ваний смежных наук и даже близких направлений.

Более того, западные учёные зачастую не делали даже тех выводов из своих экспериментов, которые, казалось, напрашивались сами собой. Конечно, и на Западе было множество талантливых, объективно и широко мыслящих учёных, но организация науки была такова, что общий уро­вень и глубина теоретических обобщений, сделанных нашими учёными, неизменно оказывались выше. Средний, то есть, типичный уровень советского учёного был выше. Если такие, как Маргарита Ершова с подружками были здесь – неприят­ным исключением, там – скорее правилом! Фёдоров часто беседовал с коллегами-соотечественниками на эту тему.

И всякий раз находил подтверждение своим догадкам: не только организация науки, но и сам уклад жизни, воспитанное с детства мировоззрение учёных богатого Запада приводили к тому, что итог оказывался не в его пользу, а в пользу советской системы. При своих 4% в численности населения Земли и миллионе отечественных учёных СССР к восьмидесятым годам XX века обеспечивал около 1/3 мировых фундаментальных исследований и около 1/4 результатов прикладных наук. Именно эти результаты и использовались Западом для упрочения своего благополу­чия. Что же будет теперь, когда Запад, прежде всего США, с помощью своей пятой колонны в СССР (а теперь – в России) начисто отпилил сук русской науки, на котором это благополучие держалось?

Как бы то ни было, а Фёдоров никогда не стремился жить на Западе. Он точно знал, что вскоре его потянуло бы на разоряемую, разрушаемую, обнищавшую Родину. Впро­чем, теперь и время работало против него: Западу были нужны лишь молодые, желательно до 40 лет, а Фёдорову перевалило за пятьдесят, когда он, уступая просьбам матери, страдавшей от его невостребованности и фактической безра­ботицы дома, попробовал получить временный контракт в ФРГ. Самое интересное, что в 2002 году в ФРГ его уже согла­сились было взять на работу учёным-исследователем в одну крупную фармацевтическую фирму, но, увидев российский паспорт, тут же аннулировали предложение. Оказалось, работодатель полагал, что перед ним гражданин ФРГ, так называемый поздний переселенец из бывшего СССР.

Глава 3.

Катастрофа.

Дорога из библиотеки домой заняла гораздо больше времени, чем предполагал Фёдоров. Поезда не ходили, автобусы тоже. Это было известно с самого начала. Оттого– то он и сел на велосипед. Но выезды из города оказались перекрыты. После первой попытки выехать из Калининграда по Советскому проспекту, когда Фёдоров был подвергнут унизительному и грубому допросу, а затем и обыску, окку­панты развернули его назад, в город. Спасибо ещё, что побрезговали копаться в грязном, неприятно пахнущем белье, которое Фёдоров умышленно положил в портфель поверх своих бесценных бумаг. Но, что же делать? Как вырваться из города? Как, наконец, попасть домой? Впрочем, откуда он взял, что перекрыты действительно все выезды? Наверное, есть какая-то брешь! Оккупанты, безусловно, знают город хуже, чем он, проживший здесь четверть века. Алексей Витальевич мысленно представил себе план города. Так, а что если попробовать выбраться вот здесь – сначала по улице Ломоносова, потом мимо Пятого форта в сторону улицы Габайдуллина? Правда, это большой крюк. Да и дорога там – одно название. За годы "реформ" покрытие ни разу не ремонтировалось, а после так называемого землетрясения там, скорее всего, вообще придётся пробираться чуть ли не ползком. Ну, да это как раз было ему на руку.

Так Фёдоров и сделал. К его радости предположение оказалось верным, и ему удалось выбраться из Калининграда без помех. Лишь за Чкаловской развилкой он выбрался на дорогу, пустынную, как никогда прежде. Переключив скорость, он привстал и что было сил налёг на педали. Практически бесшумный ход велосипеда позволял прислу­шиваться к тому, что происходило вокруг. Но пока всё было тихо. Приближаясь к Холмогоровской дорожной развязке, Фёдоров замедлил ход: здесь могли оказаться НАТОвцы. К счастью, опасение не подтвердилось. Уже миновав посёлок, где раньше, до оккупации, располагался музей, Алексей Витальевич услышал нарастающий рокот тяжёлого транс­порта, двигавшегося по Светлогорскому шоссе. Фёдоров немедленно съехал с дороги, положил велосипед и уселся в кустах, будто бы по нужде. С БэТээРа его не заметили. Дождавшись, пока шум не утих полностью, Фёдоров двинулся дальше.