Тайна академика Фёдорова
Шрифт:
Возвращение домой оказалось более продолжительным также и по другим причинам. Во-первых, ещё несколько раз приходилось сходить с дороги и укрываться в кустах. Во-вторых, усталость и нервное перенапряжение подточили силы, и ему просто не хватало выносливости. Уже вечерело, когда он, наконец, добрался до Романовского перекрёстка, от которого до дома было всего восемь километров. Дорога здесь шла по холмам через лесок, довольно круто спускаясь к развилке на Романово. Фёдоров остановился и прислушался: на развилке вполне мог оказаться пост оккупантов. Так оно и оказалось. Что же делать? "Махну через лес",– решил Алексей Витальевич. Но это было легче сказать, чем сделать. Лесок был сильно засорен, ведь санитарных порубок никто не делал лет двадцать!
Почти
Миновав опасное место и с трудом сдерживая тревогу, почему-то овладевшую им, Фёдоров спустился с холма, где раньше располагались свинофермы, на дорогу и разогнал велосипед. "Кто их знает, – думалось Фёдорову. – Вполне могли и комендантский час учредить. Надо торопиться!" В самом посёлке Романово на улицах не было ни души. Глухая, невысказанная ненависть к оккупантам держала людей по домам. К счастью, здесь не было видно и оккупантов. Вероятно, слишком мелким и незначительным показался им этот населённый пункт.
От моста через пруд дорога вела круто в гору. Алексей Витальевич сошёл с велосипеда и повёл его в руках. Хотя до дома оставалось уже менее шести километров, тревога в его душе всё росла и росла. Миновав подъём, он вновь уселся в седло и нажал на педали. Ну, вот, наконец, и его посёлок! Но и здесь улицы как будто вымерли. Не было ни людей, ни даже собак. Притихшая было тревога вновь переполнила душу Фёдорова, когда он был всего в нескольких метрах от своего домика. Эта тревога перешла в ужас, в предвидение неизбежности чего-то кошмарного, когда он, поднимаясь на высокое крыльцо, увидел неплотно прикрытую входную дверь. Домашние, его родные так бросить дверь не могли! Рывком распахнув её, Фёдоров вбежал в прихожую и громким голосом, дрожащим от ожидания чего-то ужасного, выкрикнул:
– Вика! Мама! Дочка! Ау! Где вы?! Это я!!!
Но ответом ему была полная тишина. Только теперь он разглядел в самом тёмном углу прихожей – возле двери в ванную неподвижное тельце обычно шустрой и смелой кошечки Катьки. Не переобуваясь в домашние туфли, весь дрожа, Алексей Витальевич бросился в комнату матери. То, что он там увидел, вызвало громкий крик отчаяния: мама сидела в своём кресле на колёсиках совершенно неподвижная, со страшным, залитым кровью лицом и сжатыми в кулаки руками. Эти руки ещё совсем недавно были такими ласковыми и нежными, такими умелыми и работящими. Страшное зрелище вызвало у Фёдорова новый крик. Он бросился к матери, встал перед нею на колени. Руки мамы были не только неподвижны, но уже и холодны… Как тогда, в прошлой, проклятой действительности, которую удалось исправить.
– Вика! Дочка! Где же вы?! – кричал Фёдоров, бросившись в спальню, затем в свой кабинет.
Всё здесь было перевёрнуто. На полу валялись окурки, книги, сброшенные со своих привычных мест. Ни жены, ни дочери тут не оказалось. Платяной шкаф был открыт, но тайник, по всем признакам, остался не обнаруженным. Алексей Витальевич бросился по лесенке на второй этаж, где располагались гостиная метров в двадцать и маленький рабочий кабинет жены, а также комната дочери. И здесь всё носило следы варварского обыска и причинённых им разрушений, выполненных с явными садистскими наклонностями. Но никого ни в комнате доченьки, ни в гостиной не оказалось. Дверь, ведущая из гостиной в кабинет супруги, оказалась плотно закрытой – единственная закрытая дверь в разгромленном доме!
Какое-то время профессор, в предчувствии нового ужаса, собирался с силами. Потом, дрожа всем телом, открыл эту дверь, и то, что предстало перед его взором, лишило его сознания. Очнувшись после глубокого обморока,
Впрочем, ноги были совершенно слабыми, ватными. Держась за косяк двери кабинета, Фёдоров вошёл в эту маленькую, ещё совсем недавно по-особому уютную комнатку. Любимая жёнушка лежала с задранным кверху подолом платья, без нижнего белья, прикрывая собой наполовину совершенно голенькое, мертвое тельце ребёнка – их любимой доченьки. В левой руке жены был зажат пистолет – его, фёдоровский пистолет, разрешение на приобретение и хранение которого ему досталось в своё время таким трудом.
Восстановить события не представляло никакого труда. Всё было ясно: оккупанты ворвались в дом, очевидно в поисках Фёдорова. Сначала с побоями допросили мать, не посчитавшись с тем, что ей уже за восемьдесят. Не добившись желанного ответа, принялись, шантажируя дочерью, допрашивать жену. Та, изловчившись, вырвала из рук врагов ребёнка и, непонятно как добравшись до пистолета, бросилась наверх. Здесь-то и захватили их оккупанты, убили ребёнка, затем – отчаянно сопротивлявшуюся Викторию, а потом надругались над нею, уже мёртвой.
Глава 4.
В ушах нестерпимо звенело, вокруг стояла тьма, нет, не тьма – это его глаза были слепы, но сознание с каждой секундой становилось всё яснее. Страшная картина смерти родных стояла перед внутренним взором Фёдорова. Отчаяние вновь наполнило его душу. Но что это? Сквозь постепенно стихавший звон в ушах он услышал какой-то грохот. А, это упали дрова на пол, какие-то шаги совсем близко, судя по звукам, за закрытой дверью. Но вот глаза. Глаза не видели ничего.
"Скверно, если ослеп. Как же тогда быть?"– подумалось Фёдорову. В прошлый раз зрение вернулось почти сразу же вслед за слухом, а теперь он слеп, как крот, чёрт возьми! Тогда ничего сделать не удастся. Но ведь так не должно быть! Если уж ему удалось, используя силы природы, вернуться сюда, в прошлое, на четверть века назад, то он и дальше должен оставаться активным элементом во взаимодействии сил, участвующих в событиях бифуркации. Стоп! А откуда такая уверенность, что он попал в прошлое?! Звуки, запахи. Да, недаром индейцы в память о событиях продуманно собирали пучки трав с определёнными запахами. Запахи не обманут, точно напомнят о давно минувшем и о былых переживаниях. Так что, если обоняние его не подводило, он сейчас определённо в том периоде прошлой жизни, когда снимал комнату в домике на Бакунинской.
Но было и ещё одно обстоятельство, которое тоже тревожило Фёдорова: он не чувствовал своего тела и не мог пошевелиться. „Так, давай-ка, вспомни, чем ты занимался 26 лет назад поздней осенью!" – приказал себе Алексей Витальевич. Так, диссертация была написана (мелькнула мысль: „Интересно, а смог бы написать её сейчас?"), переговоры о защите. Так! Потом смерть Брежнева, траур, сокращение штатов.
Постепенно ему удалось мысленно восстановить довольно точную схему ключевых событий своей жизни двадцатишестилетней давности. Осознав это, он несколько расслабился и понял, что лежал всё время на спине, почему– то крепко сжав кулаки и плотно зажмурив глаза. После первой попытки он чувствовал себя иначе. Обстоятельств прошлой жизни в тот раз вспоминать не пришлось. Открыв глаза, он отчётливо, насколько это позволял серый свет раннего осеннего утра, увидел обстановку комнаты: стол слева от дивана, тумбочку с пишущей машинкой, кривоватый деревянный стул, прямоугольник двери с пробивавшимся в щель желтоватым светом. Фёдоров поднялся, включил настольную лампу, заправил постель, надел висевшие на спинке стула брюки, рубашку и пиджак, вид которых он основательно подзабыл, но обоняние утверждало – это его повседневная одежда. Тем временем шаги снаружи его комнаты стихли. Затем он услышал приглушённый скрежет тяжёлой калитки, притворяемой хозяйкой, и щелчок замка, закрываемого ею на ключ.