Тайна Моря
Шрифт:
— Значит, — сказал я решительно, — доверьтесь мне, и я переплыву с каждой из вас по очереди.
Старшая дама испуганно застонала. Я понял, что другого выхода нет и что, если не тянуть, будет нетрудно: расстояние небольшое, а волны еще не выросли. Чтобы поддержать дух женщин, я старался говорить так, словно все это — приятное приключение на отдыхе; но сам в то же время ужасно переживал. Преодолеть требовалось каких-то тридцать ярдов, но канал был глубоким, а прилив — сильным. К тому же волны становились все больше, а нам еще предстояло забраться на скользкий, покрытый водорослями камень.
Но ничего не оставалось, кроме как поторопиться; и, обдумывая, как лучше переправить пожилую даму, я произнес:
— Какая жалость, что у нас нет даже веревки, чтобы перетянуть друг друга.
Девушка
— На лодке ее было предостаточно, но той, понятно, уже нет. И все же здесь найдется короткий кусок. Я привязала носовой фалинь к камню, но по-женски забыла убедиться, закреплен ли второй конец, и, когда начался прилив, лодку унесло. Привязанный конец должен быть на месте.
Когда набежавшая волна укатилась, девушка указала на короткую веревку, охватившую скальный выступ; свободным концом играли волны. Я тут же подскочил туда, увидев возможный выход из наших затруднений: пусть веревка коротковата — но и расстояние невелико, и, если ее расплести, длины вполне могло хватить. Я как можно быстрее отвязал веревку. Дело оказалось непростое — волны подпускали не больше чем на пару секунд; и все же я наконец освободил ее и вытянул. Это был отрезок всего лишь футов тридцать в длину, но сердце мое радостно екнуло.
Девушка тоже все поняла и тут же сказала:
— Позвольте помочь.
Я вручил ей один конец веревки, и мы вместе принялись ее расплетать. Это было не так-то легко — трудиться, стоя на неровной поверхности рифа, когда по ногам бежала вода, а старушка рядом охала, ахала и просила поторопиться. По большей части она молила меня, словно я какой-то deus ex machina [18] и потому способней беспомощных женщин; но эти жалобы были обращены к молодой спутнице, которая даже тогда, среди переживаний и спешки, уделяла время, чтобы успокаивающе положить руку на плечо старушке и сказать:
18
Бог из машины (лат.) — театральное понятие, обозначающее чудесное спасение.
— Тише! О, прошу, тише! Ни слова, дорогая. Вы только саму себя пугаете. Соберитесь с духом! — и прочие слова, полные тепла и ободрения. Один раз девушка осеклась, когда о ее ноги разбилась волна посильнее других. Пожилая дама, уцепившись за нее, попыталась приглушить свой вскрик до стона, снова и снова жалобно повторяя: «О, мисс Анита! О, мисс Анита!»
Наконец мы расплели веревку на четыре части, и я принялся связывать их одну за другой. В результате получился трос достаточно длинный, чтобы перебраться со скалы на скалу, хоть местами весьма сомнительной прочности. С одного конца я связал большую петлю и пропустил через голову низкой дамы ей под мышки. Я предупредил обеих, чтобы они не подвергали веревку большому или внезапному напряжению. Пожилая дама возражала против того, чтобы идти первой, но девушка и слушать этого не желала, а ее желание было для меня законом. Я взял свободный конец и, нырнув, доплыл до второй скалы, насилу на нее взобравшись, поскольку волны, сами по себе еще не опасные, затрудняли любое движение. Я дал знак даме спускаться в море, что она весьма отважно проделала не без помощи девушки. В воде она захлебывалась и отплевывалась, вцепившись смертной хваткой в петлю; но я тянул не спеша, размеренно, не доверяя прочности веревки. В считаные секунды дама уже переправилась, а я помогал ей взобраться на камень. Когда леди твердо встала на ноги, я вручил ей свободный конец и сам поплыл обратно с петлей. Девушка не мешкала и не чинила неприятностей. Когда она помогала мне подняться, я не мог не заметить ее силу; она держала мою мокрую руку крепко и уверенно, без трепета. Я догадался, что теперь, когда ее спутница оказалась в безопасности, собственная судьба ее не заботила. Я дал знак пожилой даме приготовиться; девушка скользнула в воду, я — за ней и поплыл рядом. Старушка потянула изо всех сил и увлеклась настолько, что не вняла моему предостерегающему оклику. Тянула так, словно это вопрос жизни и смерти;
Несколько секунд я ее поддерживал, чтобы она отдышалась; все это время слышал, как старушка надсадно кричит:
— Марджори! Марджори! Марджори!
С воздухом к девушке вернулось и здравомыслие, и она безропотно подчинилась мне. Пока я держал ее за плечо, нас подхватила волна, перехлестнувшая через скалу, и во внезапном порыве не упустить девушку я разорвал платье у ее горла.
Очевидно, теперь она полностью отдавала себе отчет в происходящем и вдруг воскликнула:
— О, моя брошка! Моя брошка!
У нас не было времени ни на промедление, ни на расспросы. Когда приходится плыть за двоих в бурном море, причем твой спутник — одетая с ног до головы женщина, тратить силы нельзя. Поэтому я греб как мог и доставил-таки ее к валуну, где пожилая спутница помогла ей подняться на ноги. Только отдышавшись, я наконец спросил о брошке.
— Я бы отдала что угодно на свете, лишь бы ее не потерять, — отвечала она. — Это фамильное сокровище.
— Она золотая? — спросил я, желая знать, как брошка выглядит, чтобы за ней нырнуть.
— Да! — воскликнула она, и без лишних слов я снова окунулся в воду и поплыл к дальней скале, раз уж брошка потерялась ближе к ней. Дно между скалами песчаное, а значит, разглядеть золото было бы просто. Стоило мне отплыть, как девушка принялась говорить, чтобы я не переживал, да что она бы лучше потеряла брошку еще тысячу раз, чем подвергла меня опасности, и тому подобное, весьма приятное слуху из таких уст. Сам я пребывал в приподнятом настроении. Мне удалось переправить обеих женщин без неприятностей, а море пока еще не представляло угрозы хорошему пловцу. Я нырнул со скалы и легко достиг дна всего в десяти — двенадцати футах; совсем скоро я увидел проблеск золота. Когда я всплыл и вернулся к скале, женщины втянули меня на нее совместными усилиями.
Я отдал брошь, юная леди прижала ее к губам и сказала со слезами на глазах:
— О, какой вы смелый! Какой добрый и смелый! Я бы отдала за нее все, что имею. Благодарю за спасение наших жизней — и за то, что спасли эту брошь.
И с девичьей порывистостью и безрассудностью она поцеловала меня.
Это был счастливейший миг в моей жизни.
Глава VIII. Бег по пляжу
Ее поцелуй был таким спонтанным и естественным, что не вызвал превратного впечатления. Это было выражение благодарности, и только. И все же мое сердце забилось чаще, а кровь в венах зазвенела от радости. Я уже не чувствовал нас незнакомцами и уже никогда не смог бы. Должно быть, та же мысль пришла в голову и девушке, потому что она покраснела и застенчиво отвернулась; но, гордо вскинув голову и притопнув ножкой по скале, оставила это мгновение позади. Ее пожилая спутница, хотя и испереживалась за себя и за девушку, бросила-таки на меня неодобрительный взгляд, словно я чем-то провинился: я понял, что юная леди не просто ей очень дорога, но и заслуживает необычайного уважения. Мне показалось удивительным, что дама озаботилась таким пустяком в сложившемся положении. Пускай смерть уже не дышала ей в спину, но она все же промокла и продрогла; скала под ее ногами была твердой и скользкой, а пена хлещущих волн и сейчас вихрилась у туфель.
Теперь она опасливо огляделась; все-таки она еще не знала, не очутились ли мы на точно такой же обособленной скале. Я поспешил успокоить ее на этот счет, и мы как можно быстрее поспешили через скалы к берегу. Больше всего нас задерживала пожилая дама. Теперь, когда ветер задул так, что на камнях было трудно устоять, в каверзных местах я предлагал девушке руку. Поначалу она твердо отказывалась; но затем, явно сочтя это невоспитанным поведением, передумала и позволила ей помогать. Очевидно, у нее на уме еще был тот поцелуй.