Тайна Моря
Шрифт:
Я ужаснулся неозвученной мысли. Неужели и правда силы Природы, явленные мне в страшный час, имеют не только разум, но и предназначение!
Отвечая, я сам почувствовал, каким примирительным стал мой тон.
— Я не хотел винить тебя в том, что ты сделала. Теперь я вижу, что твое единственное преступление — в бездействии.
Я сам видел шаткость своего довода, и презрение в ответе стало эхом моих собственных чувств.
— Мое преступление — в бездействии! Преступление! В каком таком преступлении я виновата, чтобы ты мне пенял? Чем я могла помочь, когда Лохлейн встретил свою смерть на рифах во время прилива? А почему ты сам стоял рядом со мной столбом
Я не мог тягаться с логикой и точностью Гормалы. Я чувствовал, что обязан ей чем-то отплатить, о чем и сказал. Она выслушала в своей обычной сумрачной манере, с благородством императрицы.
Но дальше этого ее благородство не зашло; стоило ей увидеть брешь в обороне, как она рьяно, по-женски, нанесла удар. Без колебаний и отлагательств она потребовала ответить, что я видел прошлой ночью. Прямота вопроса сослужила мне великую службу, потому как мое сердце само собой ожесточилось, а уста сомкнулись. Гормала увидела мой ответ раньше, чем я его произнес, и отвернулась, в сердцах махнув рукой, передавая все свое отчаяние. Она поняла, что ее последняя надежда пропала; последняя стрела потрачена втуне.
С ее уходом словно раскололась цепь, связывающая меня с прошлой ночью, и чем дальше по дороге уходила Гормала, тем тусклее становилось в памяти это странное происшествие.
Домой я шел по пескам Крудена, как во сне. Холод и напряжение предыдущей ночи давили все больше и больше с каждым часом. Усталый и сонный, я лег в постель и провалился в тяжелый летаргический сон.
Последнее, что я помнил, — звон гонга к ужину и смутную решимость не отвечать на его зов…
Только недели спустя, когда прошел жар, я поднялся с постели в «Килмарнок Армс».
Глава VII. Другие времена и дальние концы Земли
В последнюю неделю июня следующего, 1898 года я вновь оказался в Крудене. Строительство моего дома как раз было в самом разгаре. Я договорился с рабочими, что отделкой и всем тем, что в их ремесле зовется украшательствами, они займутся только в моем присутствии в следующем году, чтобы ничего не делалось без моего согласия. Каждый день я ходил на стройку ознакомиться со всем, прежде чем планировать отделку. Но особого удовольствия мокнуть на улице или потом подолгу оставаться в мокром не было, и потому большей частью я коротал время дома.
Среди первых дел я нанес визит в Питерхед, тогда охваченный бурной деятельностью, потому что вылов сельди в этом году удался, а разнообразная торговля шла бойко. На рынке, наполовину заставленном лотками, нашлось бы практически все, в чем нуждается или чего желает рыбак на борту корабля. В изобилии имелись фрукты и прочая всевозможная летняя роскошь. Поскольку была суббота, суда вернулись пораньше, сети уже разложили на просушку, а мужчин отпустили по домам побриться и приодеться. Женщины тоже занялись приведением в порядок: сперва — улова, потом — себя.
Я недолго бесцельно побродил средь лотков, не находя
Наконец я увидел странствующего аукционера, торговавшего с небольшой тележки всякой всячиной, собранной, очевидно, в разных краях. Торги он вел — или, как это называлось, «кричал» — «голландского» типа: каждому товару наобум назначалась заоблачная цена, которая уменьшалась до первого отозвавшегося. Языком он работал что надо; по его скороговорке можно было судить, как хорошо он понимает желания и мировоззрение класса, к которому обращается.
— А вот сочинения преподобного Роберта Уильяма Макалистера из Троттермэвериша в дюжине томов, с нехваткой первого и последних двух; три зачитаны до дыр, но еще способны удовлетворить духовные нужды тех, кто идет на дно. Проповедь на каждый день в году — на гэльском для тех, кто не знает по-английски, и на хорошем английском для тех, кто знает. Сколько за дюжину томов с нехваткой всего трех? Ни гроша меньше девяти шиллингов, ставки-ставки. Кто даст восемь шиллингов за все собрание? Семь, и не меньше. Идет за шесть. Пять шиллингов для вас, сэр. Кто даст четыре шиллинга! Ни гроша меньше трех шиллингов; полкроны. Кто даст два шиллинга? Уходит вам, сэр!
Все девять томов передали старику угрюмого вида, а аукционер исправно спрятал в карман два шиллинга, извлеченные из тяжелого холщового мешка.
Что бы он ни выкладывал, все находило своего покупателя; даже свод законов имел для кого-то привлекательность. Забавляли особенно курьезные лоты. Обойдя гавань и посмотрев разделку и укладку рыбы по бочкам, я снова вернулся на рынок к торговцу. Он, очевидно, времени даром не терял — телега почти опустела. Сейчас он предлагал последний лот своей программы — старый дубовый сундук, на котором до этой поры выставлял товар на обозрение. Меня всегда чаровали старые дубовые сундуки, а я как раз обставлял дом. Я подошел, открыл крышку и заглянул: по дну были разбросаны какие-то бумаги. Я справился у торговца, идет ли содержимое вместе с сундуком, на самом деле желая разглядеть замок, с виду сделанный из очень старой стали, хоть и поврежденный и не имевший ключа.
В ответ на меня обрушился словесный поток, достойный лучших аукционеров:
— Да, добрый мастер. Забирайте все как есть. Дубовый рундук, сотни лет возрастом — а еще заслуживает места в доме любого, кому есть что прятать. По правде сказать, недостает ключа; зато сам замок справный и старый, ключ сделать нетрудно. К тому ж содержимое, какое ни есть, все ваше. Глядите! Старые письма на каком-то заморском языке — французском, видать. Пожелтевшие от старости и с выцветшими чернилами. Наверное, любовные. Налетай, молодые люди, вот ваш шанс! Если не умеете изливать душу на письме своим девицам, глядишь, чему-нибудь научитесь. Зуб даю, тут есть чему поучиться!
Я участвовал в торгах не в первый раз, поэтому изобразил безразличие, которого не чувствовал. В действительности я необъяснимо взбудоражился. Быть может, мои чувства и воспоминания растревожил пирс, где я впервые увидел Лохлейна Маклауда и ту кипящую жизнь, которая тогда его окружала. Я вновь ощутил действие того странного неуловимого влияния или склонности, что вошли в мою натуру в дни после гибели островитянина. Я словно почувствовал на себе тяжелый взор человека из призрачной процессии в канун Ламмастида. Очнулся я от голоса аукционера: