Тайна Моря

Стокер Брэм

Она говорила все истовей, все воодушевленней, пока не задрожал голос и не раскраснелось лицо. В конце она обернулась ко мне, и ее глаза наполнились особым светом. Видимо, я смотрел на нее со зримыми любовью и уважением, потому что она потупила взор, а румянец поугас.

Тогда она вновь отвернулась к воде и немного погодя продолжила:

— Это светлая сторона нашей независимости, и, за неимением лучшего, она служит свою службу — на первый взгляд. Но, о! какой же дорогой ценой она дается. День за днем мелкие досады нарастают в массу, что перевешивает куда более грозные с виду беды, если наваливаются разом. Никто не знает, никто не узнает, как тихая, глухая боль приучает сердце женщины к одинокой жизни. Я-то еще не видела того, чего натерпелись некоторые; моя жизнь проходила в комфорте, и только в небольших превратностях я прочувствовала то, что вынуждены выносить другие девушки. Как

много это значит — иметь вокруг себя знакомые лица нашего детства, встречать на каждом шагу сочувствие, знать, что тебя всегда поймут. Нам, женщинам, ради счастья в жизни приходится с чем-то расставаться. Самые упрямые из нас, как мы их зовем, пеняют из-за такого уклада на Творца — или уж не знаю, на кого или что они пеняют; но остальные, кому хватает мудрости смириться с тем, чего нельзя изменить, стараются делать что могут. Все мы хотим кого-то или что-то любить, пусть даже только кошку или собаку. Сама я, сколько себя помню, мечтала о брате или сестре, но, думаю, втайне — все же о брате. Конечно, приняв действительность, я из этого выросла, но однажды эта тоска вернулась ко мне с новой силой. Мы останавливались на несколько дней в английском особняке, где проживала большая семья с сыновьями и дочерьми. Там была одна очень милая девушка приблизительно моих лет, которую все братья чуть ли не носили на руках. Когда мы приехали, они готовились к вечерним молитвам. Через старый витраж пышного бального зала падали последние солнечные лучи, озаряя всю семью. Девушка сидела между младшими братьями — такими ражими молодцами, словно это семья воинов. В молитве каждый взял ее за руку, а когда пришло время преклонить колена, она обняла их за шеи. Я не могла не прочувствовать — глубоко, до самой глубины души, — как же им хорошо вместе. Я бы отдала все, что имею или что буду иметь, чтобы самой вырасти так же. Только представь, как через многие годы это отзовется тем братьям в час испытаний, или боли, или успеха, или страсти, когда бы ни подверглось испытанию их мужество, или честь, или достоинство: они мигом вспомнят слова, что им говорили тогда, в окружении понимания и любви. В грядущие годы не однажды и не дважды те мальчики будут благословлять такие мгновения, и сам Господь бы возрадовался, сколь нежно претворяется в жизнь Его воля. И ведь то же самое происходит в тысяче английских домов! — Она замолкла и повернулась ко мне, и сердечное чувство обнаружилось в немых слезах, побежавших по ее щекам. Вновь она обратила взор к бегущей воде и смотрела еще долго, прежде чем заговорить вновь. И тогда, глядя на меня, продолжила: — И их сестрица — как хорошо было и ей! Что за лекарство от эгоизма! Сколько самоконтроля, сопереживания, любви, терпимости зародилось и выпестовалось в те мгновения, когда выражались ее сокровенные чувства! Разве может найтись место себялюбивой корысти или печали в сердце женщины, обученной сочувствовать и помогать другим? Как хорошо! хорошо! хорошо! И я молюсь о том, чтобы все это еще появилось в будущем моей страны. Скоро, скоро экспансия замедлится, а тогда место вечной независимости должна занять какая-то другая господствующая идея. Мы, я верю, не утратим ни толики национального чувства личной ответственности, но знаю, что тогда наш народ, а в особенности наших женщин ждет более счастливая и здоровая жизнь.

Эта сторона Марджори была для меня внове — такая свежая и завораживающая. С каждым часом в ее характере проявлялось больше достоинств и красот, интеллектуальных даров, бесконечного богатства сердца.

Когда она замолчала, я взял ее руку в свою — она не возражала — и поцеловал. Я молвил лишь одно слово: «Марджори!» — но его было довольно. Я видел это в ее глазах, и мое сердце запело.

Затем в нас обоих словно пробудилась новая жизнь. Мы вместе пошли к велосипедам и молча сели. Через несколько минут быстрой поездки под уклон мы снова весело заговорили. Лично я пребывал в восторженном расположении духа. Даже самый мнительный любящий ни с чем бы не спутал такой взгляд в глазах своего возлюбленного человека. Если любовь когда-либо говорила в красноречивом молчании, то в тот момент, и все сомнения в моем сердце растаяли, как ночные тени бледнеют перед рассветом. Теперь я был готов ждать сколько угодно. Она тоже выглядела счастливой и безоговорочно радовалась всем приятным пустякам, что дарило наше путешествие. А пустяков тех было в достатке. Пока мы спускались по долине реки Ди, мимо проносились горы, а по ним, как будто языками пламени, взбегал темный сосновый бор, выделяясь на фоне их угрюмости сиянием травы и вереска, что пробивались между скал, и каждый поворот открывал новый пейзаж умиротворенной красоты. Из-под сени величественных лесов замка Крейтс мы видели, как далеко на востоке

синей лентой бежит река, а по обе стороны от нее расстилаются поля, сады и леса. Мы всё мчались, упиваясь каждым мгновением, пока наконец после миль темных лесов не прибыли к большому каменному мосту и не окончили нашу прогулку на гранитной брусчатке Абердина.

Мы успели незадолго до прибытия поезда, поэтому, оставив велосипеды в гостинице «Пэлас», отправились встречать миссис Джек на платформе.

В назначенный час мы встретили ее и проводили в гостиницу. На лестнице Марджори, отстав от своей компаньонки на половину пролета, прошептала мне:

— Сегодня ты был хорошим мальчиком, очень хорошим, и уже скоро тебя ждет награда.

Когда она протянула мне руку, я прошептал:

— Теперь я готов ждать, Марджори; дорогая Марджори!

Она запунцовела, и улыбнулась, и сбежала наверх, приложив к губам все тот же предостерегающий палец.

Мы договорились, что я поужинаю с миссис Джек и «ее подругой», поэтому я поднялся в свой номер переодеться. Выждав, как мне казалось, приличествующее время, я спустился, нашел отведенную нам приватную гостиную и постучался. Ответа не было, и я постучал вновь; так ничего и не дождавшись, я решил, что дамы еще не спустились, и вошел.

В комнате было пусто, но на столе, накрытом к ужину на троих, ждала записка почерком Марджори, адресованная мне. С упавшим сердцем я открыл ее и стоял несколько минут в изумлении. Начинаясь без обращения, она сообщала следующее:

«Нам пришлось неожиданно уехать, но миссис Джек просит вас сделать одолжение и не обижаться. Останьтесь, а когда подадут ужин, поужинайте один. Прошу, прошу, не сердитесь на просьбу миссис Джек и обязательно выполните ее. На это есть своя причина, о которой вы очень скоро узнаете. От того, что вы сделаете, как просит миссис Джек [„просит миссис Джек“ было написано поверх „прошу я“], зависит больше, чем вы можете подумать. Уверена, к этому времени вы уже знаете, что можете мне доверять.

Марджори»

Положение было как разочаровывающим, так и унизительным, постыдным. Оставаться гостем на таких условиях попросту смехотворно, и в обычных обстоятельствах я бы отказался. Но потом я вспомнил последний взгляд Марджори на мосту через Потарх! Без лишних слов или возмущений я сел за ужин, который как раз вносил в дверь официант.

Мне уже было ясно, что мое пребывание в этой комнате служит некой необходимой отсрочке, и потому, прежде чем уйти, я задержался за вином и двумя сигарами.

Глава XVI. Откровения

В коридоре я повстречал двух хороших знакомых. Первый — Адамс из американского посольства в Лондоне; второй — Каткарт из британского посольства в Вашингтоне, ныне в отпуске. Обоих я не видел уже два года, и мы приветствовали друг друга с взаимным удовольствием.

После рукопожатий и пары стаканов по неизбежному требованию американца Адамс хлопнул меня по плечу и задушевно сказал:

— Что ж, старина, я тебя поздравляю; я же правильно понял, что тебя можно поздравить?

— О чем это ты? — спросил я с робким стыдом.

— Полно, приятель! — сказал он. — Эк тебя бросило в краску. Вижу, еще ни до чего не дошло!

В одиночку мужчина, застигнутый в неловком положении, обречен. Сдержи я язык за зубами, может, еще не выставил бы себя посмешищем, но, все еще не зная, чего именно от меня хотела Марджори, я не нашелся и не изобразил непонимание. Я только нелепо повторил:

— До чего не дошло? Да о чем ты?

И снова он хлопнул меня по спине, панибратски ответив:

— Мой дорогой мальчик, я видел, как вы проезжали по мосту. По состоянию велосипедов я понял, что вы проделали долгий путь, и должен сказать, с виду вы отлично ладили друг с другом!

Мы зашли на опасную территорию, и я попытался увильнуть.

— Ах, — сказал я, — так ты о моей поездке с мисс Анитой…

Он прервал меня, присвистнув.

— Ах, — произнес он, идеально передразнивая меня. — «Так ты о мисс Аните»! Значит, до этого уже дошло! Так или иначе от всей души тебя поздравляю, и неважно, до чего дошло, может дойти или еще дойдет.

— Не понимаю, что такого особенного в поездке мужчины со знакомой молодой девушкой, — ответил я с беспомощным ощущением загнанного в угол.

— Не переживай ты так, старина! — сказал он с улыбкой. — В поездке мужчины с молодой девушкой и нет ничего особенного, зато в поездке любого мужчины с этой конкретной девушкой особенного предостаточно. Друг ты мой, да неужто ты не знаешь, что во всей Америке или за ее пределами нет того, кто не отдал бы глаз, лишь бы занять твое место? Прокатиться наедине с Марджори Дрейк…