Тайна Моря
Шрифт:
Когда завершалось оснащение Непобедимой армады (нарушая порядок событий), в сию секретную полость под моим призором ночной порой, втайне погрузили огромное сокровище, ранее тайно же переданное посланцами Его Святейшества. Я самолично провел опись и пересчет, учитывая чеканное золото по стоимости в кронах и дублонах, а золото и серебро в слитках — по весу. Отдельно мной был составлен список бесчисленных драгоценных камней, как украшенных резьбой, так и инкрустировавших изделия из золота и серебра работы известных мастеров. Составил я список и отдельных камней, коих было превеликое множество всех форм и размеров. Последние я уточнил по виду и числу, выделяя описаниями камни редких размера и чистоты. Тот реестр я заверил подписью и отправил папе с его посланцами, уточнив, что впредь согласно поручению Его Святейшества распоряжусь ими, как он повелит, либо отдам в руки тем, кому он сочтет нужным, где бы и когда бы они ни взошли ко мне на борт и при условии, что приказ Его Святейшества будет подкреплен кольцом с орлом.
Перед отплытием «Сан-Кристобаля» из Сан-Лукара прибыл груз немалого размера из Рима — кораблем папы, чтобы все корсары, кроме турок и безбожников, уважили
Я открыл ящик в присутствии только немногих избранных, и нас воистину сразили красота и богатство вверенной нам драгоценности — а никак иначе ее было не назвать. Великая фигура святого Кристобаля была позолоченного серебра, и металл был такой толщины, что внутренняя полость отдавалась нежным звоном от прикосновения, будто звенел колокольчик. Зато фигура младенца Христа на его плече была целиком из чистого золота. При виде ее все присутствующие пали на колени от благодарности за столь высокое доверие и от красоты сего дара Божественному Величию. Поистине, доброта папы и истовость его художника не знали границ, ибо шла с носовой фигурой ее малая копия — брошь из золота. Вся наша флотилия знала, что носовую фигуру святого Кристобаля прислал сам папа, и когда наше судно шло мимо галеонов, и хольков, и паташей, и галеасов Армады, всюду срывались шляпы и преклонялись колена. Мы обошлись без крещения галеона, ибо в носовой фигуре уже было благословение святого отца, охватывавшее все вокруг.
Никто на борту «Сан-Кристобаля» не знал о существовании сокровища, лишь капитаны галеонов, и хольков, и паташей, и галеасов Кастильской флотилии, кому я доверил секрет (хотя не имя дарителя и не суть или существование самого Поручения), дабы, ежели со мной случится беда, все не пропало бы из-за неведения. И позвольте сказать, к их чести, что мое доверие не предали до самого конца; впрочем, знай они о размере сокровища, все могло быть иначе, человек что воск пред лицем любостяжания.
Сам я отбывал в путь со смешанными чувствами: мое тело, непривычное к морю, вело великую битву с душой, истово верившей в наше начинание. Спустя многие дни штормов и испытаний после того, как мы вышли из Лиссабона и пока мы не нашли убежище в Ла-Корунье, казалось, наша участь предрешена. Ибо буйство ветра и волн не утихало и даже самые сведущие в обычаях и чудесах пучин клялись, что еще не знали ненастья, столь претящего кораблям. Воистину, то время, хотя составлявшее меньше трех недель, тянулось столь долго, как не вообразить человеку на суше.
Проведя в гавани Ла-Коруньи свыше четырех утомительных недель, мы предприняли необходимую починку. «Сан-Кристобаль» набирал воду носом, и следовало найти тому причину и устранить ее. Возможно, все дело было в том, что в Сан-Лукаре нос оставили незавершенным для будущего наилучшего устроения фигуры, и потому некий мелкий изъян разросся от напряжения досок во время затянувшегося шторма. Работу поручили бортовым корабельщикам — шведам и прочим северянам, бывшим опытными конопатчиками ввиду своего опыта починки кораблей, страдающих в их бурных морях. Одному из их числа я, как и все прочие на борту, доверял мало и уволил бы его вовсе, не будь он проворным и бесстрашным мореходом, который при любом волнении моря участвовал в рифлении парусов и занимался прочей опасной морской работой. Был он русским финном и, как все эти безбожники, обладал потусторонними злыми силами, или же они ему причислялись. Ведь известно, что финны умеют каким-то тайным и дьявольским путем высасывать или как-то иначе забирать силу у древесины, и через это многие гордые корабли отправились в пучины морские. Этот финн, именем Олгареф, был известным конопатчиком и вместе с другими свесился на веревке с носа, чтобы залатать разошедшиеся швы. Я сделал своим долгом присутствовать при этом, поскольку у меня не шли из мыслей человеческое любостяжание и неисчислимая ценность папского дара. Я не сомневался, что ни один испанец или христианин не наложит кощунственные руки на священную фигуру нашего Господа или несущего его доброго святого, и до сих пор их уважение было столь велико, что никто бы на это просто не осмелился. Но безбожника подобное не заботит, и я опасался, как бы не возбудилось его подозрение. Мои страхи оправдались. Склонившись над поручнем, я увидел, как он касается Христа и святого, словно тот же дьявольский инстинкт, что научил его злодейски обращаться с досками судна, привил ему и понимание металлов. Затем он на моих глазах, не ведая о моем наблюдении, легонько постучал молотком по обоим металлам, издавшим звук, какой невозможно не узнать. Своей пробой он остался доволен и вернулся к работе с паклей с возобновленным усердием. Впредь в нашу бытность в Ла-Корунье я устроил так, чтобы на носу «Сан-Кристобаля» днем и ночью стоял часовой. В день, когда восемь тысяч солдат и матросов, хвала Господу, исповедались братьям на острове в гавани, где архиепископ Сантьяго поставил алтари — поскольку своего епископа у Армады не имелось, — я боялся, что Олгареф через невнимание оставшихся на борту предпримет похищение драгоценного дара. Однако он был настороже и вел себя безобидно, чем на время обезоружил мое подозрение.
22 июля, после военного совета на королевском галеоне с участием адмиралов флота, наша флотилия, ожидавшая приказов в гавани Ла-Коруньи вместе с флотилией Андалусии, флотилией Гипускоа и флотилией Охеды, наконец подняла паруса и отправилась
Воистину казалось, что все силы моря и ветров сплотились против нас; через какие-то три дня хорошей погоды нас ждали штили, туманы и ураган, каких еще не видели в месяц Льва. Волны вздымались до самых до небес, и некоторые обрушивались на корабли нашего флота, причиняя тяжелый ущерб, какой нельзя восполнить в море. В том шторме смыло всю кормовую галерею нашего галеона, и лишь по милости Всевышнего нас не потопила проделанная брешь. С наступлением дня мы увидели, что пропали сорок кораблей Армады. В тот день великий и отважный мореход, адмирал дон Педро де Вальдес, презрев опасность и рискуя жизнью, спас мою, когда меня унесло за борт могучим морем. В благодарность я передал ему то, что ценил среди своего имущества превыше всего: медальон святого Кристобаля, подаренный папой.
Затем нас целую неделю терзал враг, коий, держась поодаль, благодаря превосходству в артиллерии причинял неисчислимый ущерб; нашим плотникам и ныряльщикам то и дело приходилось закупоривать пробоины над и под водой деревянными и свинцовыми заплатами.
В последний день июля на нас обрушились сразу два бедствия, и в обоих принял участие наш галеон. Первое постигло корабль «Сан-Сальвадор» флотилии адмирала Мигеля де Окендо через дьявольский замысел немецкого оружейника, коий в отместку за наказание, назначенное ему капитаном Прейгом, после выстрела из своего орудия бросил зажженный пальник в бочку с порохом, взорвав две кормовые палубы и башню и убив свыше двухсот человек. Там же находился главный казначей Хуан де Хуэрта с немалой долей королевских сокровищ, и потому требовалось спасти судно от устремившегося к нему врага. Герцог, выстрелив из сигнальной пушки и приказав флотилии следовать за ним, встал борт о борт с кораблем — к смятению англичан, отваженных от столь лакомой добычи. По возвращении пострадавшего корабля на свое место в строю стряслось второе бедствие: под фок-мачтой флагманского «Нуэстра Сеньора дель Розарио» дона Педро де Вальдеса провалилась палуба, отчего та рухнула на грот. Волнение на море не давало взять судно на буксир; герцог приказал капитану Охеде встать на страже с нашими паташами, вице-флагманом дона Педро «Сан-Франциско» и нашим «Сан-Кристобалем». Также на галеоне должны были приладить канат для буксира, но тут опустилась ночь, и советник командующего флотом Диего Флорес мудро запретил такому числу кораблей отделяться от Армады, чтобы не потерять и их. Так мы распрощались с доблестным мореходом доном Педро де Вальдесом.
Тем же вечером задул ветер, заволновалось море, и пострадавший корабль адмирала Окендо грозил затонуть; тогда главный адмирал, узнав об этом, отдал нам приказ забрать к себе на борт матросов, солдат и сокровища короля: говорилось, что Армада перевозила полмиллиона крон Его Католического Величества в слитках и монетах. Стояла кромешная тьма, когда мы увидели сигнал после того, как флагман убавил паруса, — два фонаря на корме и один на такелаже, по которым правила путь флотилия. Грозно сияли фонари над темными вздымающимися водами, кои то и дело ломались волнами так, что дорожки света местами разрывались, словно никогда не воссоединятся. Но наши мореходы ответили на зов, и вскоре у бортов покачивались лодки и блестели клинки в свете фонарей — им в помощь зажгли боевые прожекторы. Одна за другой уносились они во тьму. Ждать их возвращения пришлось долго — бурное море пресекло начинание на корню. Но незадолго до полудня следующего дня они отправились вновь и в несколько ходок доставили множество людей и большой груз тяжелых сундуков, которые были размещены под оружейной и стереглись денно и нощно. Это причиняло множество тревог сеньору де лас Аласу, переживавшему, что матросы и, хуже того, иностранцы знали, какие сокровища находятся на борту.
Затем мы исполнили свой боевой долг в сражении между нашей Армадой и флотилиями Дрейка и лорда-адмирала Говарда, а также Джона Хокинса, теснивших нас с таким исступлением, что мы уж подумали, на их стороне воюет сам дьявол. Наконец милостью Божьей вражеский флагман оказался почти у нас в руках, оставшись без управления среди наших кораблей. Но к нему поспешили весельные лодки с сопровождающих судов и оттянули прочь, тогда как штиль воспретил погоню. Затем нас — и весь христианский мир — едва не постигло страшное несчастье, когда ядро ударило нам в нос и так ослабило крепежи драгоценной носовой фигуры, что она едва не рухнула в море. Но святой Кристобаль не оставил нас без присмотра, и вскоре мы затащили ее на борт и закрепили канатами. Фигуру накрыли паклей, мешковиной и скрыли, чтобы никто не обнаружил секрета ее великой ценности. Покончив с этим, мы снова ринулись в бой, поскольку наша скорость требовалась для погони вместе с португальским «Сан-Хуаном» за вражеским флагманом, бегущим от нашей атаки. Английские корабли, пусть и уступали в размере, были быстры, как наши, и легче в маневрах, и с их преимуществом рулевого управления мы едва успели встать на нужный галс, как они уже унеслись на всех парусах. Зато это избавило нас от большой беды, ибо, когда Армада встала на якорь у Кале, мы, придя среди последних, остались на краю флота. Потому-то, когда воскресной ночью 7 августа англичане пустили с попутным ветром и приливом на Армаду брандеры и многим большим кораблям пришлось в панике бросать или даже срезать якоря, мы встали под парус со всей должной осмотрительностью и последовали на север согласно приказу герцога.
У Ньюкасла мы увидели, что английские корабли бросили погоню, и так поняли, что они истощили боезапас. Затем, не сворачивая с северного курса, чтобы, обогнув Шотландию и Ирландию, вновь прийти к Испании, мы принялись пересчитывать и зализывать свои раны. Мы представляли собой поистине жалкое зрелище: долгий, затяжной шторм и бои открыли бреши и корабль начерпал ужасно много воды. Поскольку мы были быстрейшим судном во флоте, наш галеон и «Тринидад» из нашей флотилии обогнали остальных и взяли на восток, хотя и не сильно, а затем на север, и вот так оказались 11 августа у побережья Абердина. Море подуспокоилось, и волны, хотя были выше, чем мы рассчитывали, все же ослабли в сравнении с прошлыми. Здесь, в песчаной бухте у Бьюкен-Несс, мы бросили якорь и приступили к ремонту.