Тайна Моря

Стокер Брэм

О, радость! Под ногами был берег, грубая галька, камни перекатывались и стачивались друг о друга. Волна потянула назад. Но открылось второе дыхание. Я предпринял очередное неистовое усилие и подплыл ближе к земле. Затем, увидев, как волна начинает отступать, уперся ногами и из последних сил поднял Марджори, выстаивая против отхлынувшей от берега воды. Пошатываясь на визжащей гальке, изможденный до смерти, я наконец вынес жену на пляж и уложил. Затем безжизненно повалился рядом с ее холодным телом.

Последнее, что я помню, — слабое сияние наступающего рассвета, падающее на ее мраморно-белое лицо.

Глава LIII. Из пучин

В сознание я пришел не больше чем через несколько минут, если вообще терял сознание. Скорее

я сдался перед нагрузкой на нервы, мышцы и мозг, чем впал в забытье. Думаю, я все время понимал, что нахожусь у моря, что Марджори рядом и ей плохо, но не более. Я находился в кошмаре, когда осознаешь опасность, чувствуешь ужас, но поделать ничего не можешь. По крайней мере, придя в себя, я целиком осознавал свое окружение. И даже удивился, что не вижу на бледном лице Марджори тот холодный слабый блик, что видел в последний раз. Просто свет стал ярче. Песок и скалы виделись уже не черными, а невыносимо удручающими в своем единообразном сером колорите, словно превращавшем все оттенки, форму и расстояния в унылую плоскую ширму. Первым делом я, конечно, позаботился о Марджори. Поначалу я испугался, что она умерла, — такой белой она выглядела средь окружающей серости. Но ее сердце билось, грудь поднималась и опускалась в дыхании, пусть и слабом. Теперь я видел, что нас занесло в Широкую гавань, а значит, мы недалеко от моего дома. Я видел насквозь скалу Нищий через ее туннель. Тогда я взял жену на руки и понес по крутой тропинке — хотя и с превеликим трудом, изможденный, — и доставил ее в дом. Пришлось снова взломать дверь, но мне все равно никто не мог помочь или помешать. Я нашел бренди и влил ей в рот пару капель, уложил ее на одеяла, разжег камин. Сухого дрока в дровяном сарае хватало, и скоро в доме затрещал огонь. Когда Марджори наконец открыла глаза и огляделась, сознание еще не вернулось к ней полностью.

Она вообразила, что оказалась в том дне, когда мы спаслись из затопленной пещеры; протянув руки, она сказала мне с бесконечной любовью и нежностью:

— Слава богу, ты жив, любимый!

Спустя мгновение она потерла глаза и села, дико оглядываясь, как после отвратительного кошмара. Но взгляд упал на нее саму, и тут ее захлестнула волна стыда; она поспешно натянула на плечи одеяло и легла обратно. Приличия превозмогли страх. Она прикрыла на пару мгновений глаза, чтобы собраться с мыслями, а когда открыла, уже вернула себе сообразительность и память.

— Так это был не сон! Все, все по-настоящему! И я обязана тебе жизнью, дорогой, — снова! — Я поцеловал ее, и она упала на подушку со счастливым вздохом. Но уже спустя мгновение снова подскочила, вскрикнув: — Но остальные, где они? Скорей! Скорей! Поможем им, если еще успеем!

Она отчаянно озиралась вокруг. Я понял ее желание и, поспешив в другую комнату, принес охапку одежды.

Через несколько минут она присоединилась ко мне, и мы рука об руку вышли на край утеса. По пути я рассказал, что случилось после того, как она потеряла сознание в море.

Ветер теперь дул не переставая — почти буря. Море бурлило, пока огромные волны у скал не взбили все окрестности Скейрс в сплошное пенное поле. Волны под нашими ногами, ломавшиеся о подводные скалы, захлестывали берег с шумным ревом, заливая то место, где мы только что лежали. Туман развеялся, теперь было видно далеко. В нескольких милях стоял большой корабль, а на окончании Скейрс, к северу от большой скалы, где находится подводный риф, торчала сломанная мачта. Но больше ничего видно не было — не считая яхты на юге, мотавшейся под вдвойне зарифленным парусом. Море и небо стали свинцово-серыми, а ветер гнал тяжелые тучи так низко, что они напоминали все тот же туман, но поднявшийся от воды.

Марджори не успокоилась, пока мы не перебудили всех в деревне Уиннифолд и не обошли вместе с ними все утесы, заглядывая в каждую щелочку в поисках следов тех, кто потерпел крушение с нами. Но все тщетно.

Мы послали конного в Кром с письмом, потому что знали, как ужасно должна волноваться миссис Джек. В невероятно короткий срок добрая дама уже была с нами, качала Марджори в объятиях, заходясь то в плаче, то в смехе.

Наконец она вызвала из деревни экипаж и объявила нам:

— А теперь,

дорогие мои, нам лучше вернуться в Кром, чтобы вы пришли в себя после всего пережитого.

Марджори подошла ко мне и, взяв меня за руку и взглянув на свою пожилую гувернантку с любовью, произнесла с глубоким чувством:

— Вы лучше поезжайте, дорогая, и все для нас приготовьте. А я больше никогда не покину мужа по своей воле!

Шторм бушевал весь день напролет, и сильнее, и страшнее с каждым часом. На другой день он пошел на убыль, пока наконец ветер не улегся, — и тогда уже только волны намекали на то, что было. Затем море стало возвращать мертвых. На берегу от Уиннифолда до Олд-Слейнс находили матросов — предположительно, с «Вильгельмины», — а в Круден-Бей выбросило тела двух похитителей, ужасно искалеченные. Остальных моряков и бандитов так и не нашли. Спаслись ли они каким-то чудом или сгинули в море, наверное, уже не узнает никто.

Самой странной была находка дона Бернардино. Тело отважного испанского джентльмена вымыло на берег за скалой Лорд Нельсон, напротив входа в ту самую пещеру, где его благородный предок спрятал сокровища папы. Словно само море почтило его преданность и уложило его рядом с его Поручением. Когда война закончилась, мы с Марджори проследили, чтобы тело вернули в Испанию и погребли рядом с предками. Мы писали запрос короне; и, хотя официального ответа нам не дали, в то же время никто не возражал против того, чтобы мы подняли золотую фигуру святого Кристобаля, отлитую Бенвенуто для папы римского. Теперь она стоит на могиле испанца в церкви Святого Кристобаля в далекой Кастилии.

Приложения

Приложение А

В первом издании труда «Две книги Фрэнсиса Бэкона о достоинствах и приумножении наук, божественных и человеческих», напечатанном в 1605 году в Лондоне, автор лишь вкратце упоминает свой двухбуквенный шифр. Рассуждая о шифрах в целом (книга II), он говорит:

«Но добродетели их, где они желательны, есть три: дабы не трудоемко читать и писать их было; дабы их было невозможно расшифровать; дабы не вызывали они подозрения. Высшая ступень — писать OMNIA PER OMNIA [66] , что, несомненно, возможно, влагая внутренний текст во внешний в соотношении самое большее один к пяти, безо всяких иных ограничений».

66

Всё через всё (лат.).

Лишь через восемнадцать лет он разъяснит общественности этот «внутренний» текст. В на редкость красивом издании труда, напечатанном Хэвилендом на латыни в Лондоне в 1623 году, пассаж о тайнописи уже становится гораздо подробнее. Да и весь труд во многом завершеннее и больше, о чем гласит уже его название: De Dignitate et Augmentis Scientiarum. Libros IX [67] .

Далее следует его дополненное объяснение:

Ut vero suspicio omnis absit, aliud Juventum subijciemus, quod certe, cum Adolescentuli essemus Parisiis, excogitavimus; nec etiam adhuc visa vobis res digna est, quae pereat. Habet enim gradum Ciphrae altissimum; nimirum ut Omnia per Omnia significari possint: ita tamen, ut Scriptis quae involuitut, quintuplo minor sit, quam ea cui involvatur: Alia nulla omnino requiritur Conditio, aut Restrictio. Id hoc modo fiet. Primo, universae literae Alphabeti in duas tantummodo Literas soluantur, per Transpositionem earum. Nam Transpositis duarum Literarum, per Locos quinque, Differentiis triginta duabus, multo magis viginti quatuor (qui est Numerus Alphabeti apud nos) sufficiet. Huius Alphabeti. Exemplum tale est.

67

О достоинстве и приумножении наук. Девять книг (лат.).