Тайна Сорни-най

Шесталов Юван Николаевич

А сорогу брать легко. В нашей обской воде есть рыба по имени сорога. Это не плотва — она больше. Это не язь — она меньше. Про нее говорят, будто в рыбьем царстве она слывет сплетницей.

В нашей рыбистой Оби, В золотой ее глуби, Есть сорога с длинным ухом, Подставляет ухо слухам. Все подслушает везде. Мчит, как лыжница, в воде. Знает все в глубинах вод, Где, когда и кто плывет.

Рыбы живут в воде.

У каждой рыбы свой характер. Добрые и злые, величавые и мелкие… «В людях есть что-то от рыб», — часто говорил дедушка.

Прыть

хариуса-молодца Нам по душе пришлась. И от налима-хитреца Есть кое-что у нас. Глаза тайменей молодых Прекрасны, как цветки. Ты можешь сам увидеть их — В сынах моей тайги. И бисер ярче зимних звезд, Точь-в-точь как чешуя. Твоя коса как рыбий хвост, Красавица моя.

ЗАПОВЕДИ БАБУШКИ

Навсегда из сердца вырви страх перед морозом и водою — ледянистою водою, где резвится большая рыба…

После доброго улова, трудного улова рыболова спи на шкурах, ешь строганину, ухой душистой наслаждайся.

Под полярною ночью ты хранитель оленей крылатых. Ты крылатая птица. Ты быстрая рыба. Ты мудрый медведь, человек. Ты не просто родился: ты душа земли нашей богатой. Ты в лесу. Ты в снегах. Ты в горах и в кипении рек. Мозг вселенной и дух мирозданья, Его сердце, тепло к живительный свет — человек.

А вечером у волшебного огня нашей маленькой избушки мы все ели уху из рыб, которых, как рассказывали легенды, привел когда-то в наш край Эква-пыгрись, и слушали снова сказку.

Я Эква-пыгрись, сын женщины я. В сказочной мгле дорога моя. Шел по земле я за годом год. Был мне чумом небесный свод. Я птицей к тучам взлетать любил, Волшебным медведем и рыбой был. И пас оленей — друзей своих. Нет, я не хуже людей других. Не хуже братьев своих — зверья, Птиц, рыб, медведей не хуже я. Но невозможно не замечать: На мне отличья лежит печать… Люблю, как любит летать человек, Леса, озера, изгибы рек, И солнце в небе в полдневный час, И белой ночью сиянье глаз. И слух мой чуток: вот поутру Рыба мечет золотую икру. Вылетают птицы — круги, круги… Проходят лоси — шаги, шаги. Но я человеком иду по земле. Дорога моя в сказочной мгле. Но отыскать вы меня могли б По следу птиц и сказочных рыб.

Дошел Эква-пыгрись до места, где небо и земля будто вместе сходятся. Смотрит и глазам не верит: опять куда-то стремится небо, опять куда-то бежит земля. Неужели у земли нет края, а у неба конца?

Вдруг видит: между небом и землей — огромная дыра. В нее вделан железный перевес [17] ,

сверху донизу натянут. Даже зорким ястребиным взором сразу не заметишь его. У перевеса сидит ловец.

«Убью! Убью!» — говорят его глаза, жаждущие добычи. «Поймаю! Поймаю!» — трясутся его руки, видно, задушившие не одного зверя, не одну птицу. Видно, ждет он гусей, лебедей, уток…

17

Перевес — сеть для ловли уток, гусей. Ее вешают на просеке меж деревьев.

Эква-пыгрись из кармана вынул шкурку ястреба железного. Забрался в шкурку, полетел прямо на железный перевес. Когда Эква-пыгрись коснулся железных ячей перевеса, ловец опустил свою ловушку. Обрадовался, что поймал ястреба. Эква-пыгрись чуть не запутался в железных нитях, но стальными когтями успел разорвать их. Злой ловец бросился за Эква-пыгрисем, чтобы схватить его. Эква-пыгрись влез в шкурку щуки и нырнул в озеро.

Плывет по озеру и удивляется мертвой тишине. Ни всплеска, ни рыбы… Куда они делись? Запахло железом. И он опять оказался в железной сети…

Вышел на берег, взад-вперед ходит, смотрит. Видит, домик стоит, рядом избушка на курьих ножках…

Пошел туда. В доме сидят старик со старухой.

— Э-эй! Эква-пыгрись, внучек! Крылатой ли птицей ты сюда принесен, рогатым ли зверем ты сюда доставлен?

— Растущий человек разве ездит по одним и тем же водам? — говорит Эква-пыгрись. — Сам пришел.

— Садись, внучек. Будь гостем!

Вышла старуха на улицу, принесла уток, гусей. Ощипала их… Когда сварилось пахучее утиное, гусиное мясо, она положила его в две деревянные чашки. Одну подала ему со словами:

— Хорошенько ешь, внучек! Не ломай кости.

Поели, попили. Кости из двух блюд старуха сложила в одно, вынесла на улицу. За домом озеро с живой водой. Высыпала она кости в озеро. А из воды вылетели живые утки, живые гуси.

— Хорошо! — молвил Эква-пыгрись. — Теперь я знаю: все в мире рождается, умирает и вновь рождается… Только не надо ломать основу жизни. Тогда вечно богатыми будут наши земля, вода, лес…

И пускай твоим дарам Да не будет счета. Воспитай в себе, сынок. Кротость и заботу. Милосердно охраняй Все, что в мире дивно, — И гусей, и собак, И иную живность.

СЛОВО ЭКВА-ПЫГРИСЯ

Лечу! На оленях золоторогих лечу. На нарте поющей лечу! Через реки с рыбьими глазами лечу. Мимо журавлиных болот лечу. Мимо лебединых озер лечу! По крутым берегам, где бобры играют, лечу! На деревьях глухари токуют, Горланят, а я лечу. Пучеглазые зайцы смотрят, Удивляются, как я быстро лечу! Не знают они: сердце мое, сердце Эква-пыгрися, Над землей летит. Синюю весну на золоторогих оленях, На которых лечу, встре-е-ечу!

Едет Эква-пыгрись, видит: горы. Высокие горы, заснеженные. Долго ли, коротко ли поднимался по крутым склонам — наконец достиг вершины.

Там по белому снегу рыжими лисенятами бродят стада звезд, на волнах облаков легкой лодочкой плавает серп луны. И вдруг юноша видит: какой-то старец запрягает в маленькую нарту собаку и едет к нему.

— Эй, Эква-пыгрись, внучек! Крылатой ли птицей принесен ты сюда, летающим ли зверем ты сюда доставлен? — заговорил старец, подъехав к нему.

А борода у старика белая-белая.