Тайная Миссия
Шрифт:
— Чему же ты меня уже научил? — спросил тогда он.
— Ты поймешь это, когда перестанешь непрерывно думать о том, как бы поскорее научиться, — был ответ.
И вот теперь — именно теперь — Босвелл спрашивал: «Так чему же я научил тебя?»
Возможно, Босвелл чуть-чуть повысил голос, возможно, эта ночь просто не располагала к глубокому сну — только в этот момент Спиндл пошевелился, открыл глаза и незаметно для обоих говоривших стал прислушиваться к их беседе. Ему показалось, Босвелл догадался, что он не спит, а уж Камню это и подавно было ведомо; однако Спиндл чувствовал, что в этом нет ничего плохого, что именно так и надо поступать, ведь он — единственный свидетель того, как
— Так чему я научил тебя? — повторил свой вопрос Босвелл.
Триффан каждой лапою твердо уперся в землю, ставя их по очереди — одну за другою, — как учил Босвелл, и уверенно заговорил:
— Дабы помыслы стали чисты, кроту следует прежде всего отключить свое внешнее сознание.
Босвелл, полный таинственности, как тогда казалось Триффану, однажды приказал:
— Поставь сначала одну лапу, затем вторую, потом третью и наконец четвертую; твердо поставь, упрись ими в почву так, чтобы ты прочувствовал землю; думай только об этом, отринь от себя заботы, тревоги, мысли об усталости — все это пустое, все ложное. С чистыми помыслами всеми четырьмя лапами прочувствуй землю — и ты будешь знать, что делать дальше! Только об этом — никому ни слова, понял?
— Произноси первую заповедь, Триффан! — отрывисто и сухо приказал Босвелл.
И Триффан сам удивился своей уверенности и, в то же время в глубине души вовсе не пораженный этим, начал:
— Заповедь первая: там, где я нахожусь, — суть добро и свет, — именно там! Свет лишь ждет, чтобы ты узрел его — здесь и сейчас. И этот свет — благостный, и крот, узревший его, счастливо смеется, ибо он приложил столько усилий, чтобы обнаружить то, что всегда было у него под носом.
Босвелл удовлетворенно кивнул: ему было радостно оттого, что его тайну с ним теперь разделил еще кто-то.
— Продолжай! — требовательно сказал он.
— Заповедь вторая: тот, кто полагает защиту собственной норы, своего поселения, самой жизни своей делом более важным, нежели один шаг вперед к Безмолвию Камня, есть крот, пребывающий в вечном страхе. Пребывающему в вечном страхе не дано увидеть свет. Потому самое важное — это твой следующий шаг вперед.
Произнося эти слова, Триффан с улыбкой поднял вверх лапу, словно оружие в ожидании исполнения приказа.
— Куда следует поставить лапу? — раздался голос Босвелла.
— Вот сюда, — откликнулся Триффан, опуская лапу точно в то самое место, где она находилась прежде. — И да будет она следовать до самого края кротовьего царства, и да приведет она меня обратно?
— Совершенно верно. Страх делает шаги короткими; бесстрашие их удлиняет. Страх есть серость и тучевая завеса; в страхе глохнет звук и меркнет свет; это сумерки, в которых шаги неуверенны и каждый последующий труднее предыдущего.
Некоторое время они помолчали. Твердо упершись лапами в землю, оба думали о словах заповедей. Эти заповеди, составленные великими летописцами прошлого, хранились в тайне: обыкновенный крот, обманутый их кажущейся простотой, легко мог впасть в заблуждение, решив, что усвоить это так же просто, как научиться ловить червей. Однако именно эти поучения сделали крота тем, чем он стал и чем отличался от всех прочих. И Спиндл, слушая их, отдавал себе в этом полный отчет.
— Произнеси третью!
— Сейчас… Крот не может учиться в одиночку… ему надлежит узнать других, и чем больше кротов он узнает, чем шире распахнет навстречу им свое сердце, тем большему научится.
— И это истинно так, — отозвался Босвелл. — Именно поэтому у каждого из учеников-летописцев должен быть свой наставник, дабы наставлять
— Четвертая заповедь, — без запинки продолжал Триффан, сам поражаясь, откуда у него берутся такие слова, и думая, что, возможно, Босвелл знает какое-то колдовство и он, Триффан, только повторяет то, что мысленно приказывает ему Босвелл. — Дисциплина. Она являет собою центр, ибо четверка — это середина в ряду из семи: три цифры с одной стороны и три — с другой. Дисциплина составляет обе стены хода, ведущего в Безмолвие. Сама по себе, отдельно взятая, она не имеет ни смысла, ни значения; это не есть путь и не есть свет; она не понуждает к движению вперед, она лишь не дает кроту сбиться с истинного пути.
Босвелл согласно покивал и еще раз мягко коснулся плеча Триффана, словно стремясь показать, что сила крота — в сообществе, словно подтверждая своим прикосновением, что Триффан действительно все усвоил надлежащим образом и вполне готов наставлять других.
— Я учил тебя, и ты теперь знаешь все так же хорошо, как я. Дисциплины достигают путем молитв и размышлений о природе Камня и Безмолвия. Ты прав: дисциплина — словно стены, стены, невидимые глазу, немые, но надежные; она дает кроту силы противостоять различным внешним обстоятельствам, которые могут отвлечь его от истинного пути. Что до медитации, то она отнюдь не подразумевает замкнутость в себе, наоборот: это есть высшая степень открытости. Ее следует осуществлять, пристально вглядываясь во все, что происходит в мире. Замкнуться в себе — самое легкое, и временами это даже полезно делать. Помню, я сам однажды это осуществлял именно здесь, в Аффингтоне. Но знай: подлинной сосредоточенности требует от тебя всегда настоящий момент, чем бы ты ни был занят: именно он, этот момент, обусловливает поведение тех, кто окружает тебя. Крот всегда должен быть сосредоточен на том, где покоятся его четыре лапы. Таково правило, которому следует любой летописец.
— Но я не летописец! — протестующе воскликнул Триффан, однако Босвелл сделал ему знак продолжать.
— Пятая заповедь… пятая… — повторил с запинкой Триффан и неожиданно вспомнил, что Босвелл всегда особенно радовался восходу солнца: он обращал к нему мордочку и жадно оглядывался по сторонам, стремясь не упустить великое таинство нарождающегося дня с его радостью и новыми красками, прогоняющего темноту и тени… — Пятая заповедь, — теперь уже уверенно заговорил Триффан, — это умение выбрать путь, что ведет к большому солнцу на востоке, а не тот, что уходит к солнцу, заходящему на западе. Большинство же кротов довольствуется тенями заката, не ищет ничего, кроме укрытия, выбирает темноту, где сбивчивы мысли и обманчиво зрение. Восходящее же солнце несет свет и правду, а только так Камень может стать зримым и Безмолвие — слышимым. Такой свет надлежит почитать кроту, именно почитать, но не страшиться. Так ты учил меня, о Босвелл.
Босвелл кивнул, и они помолчали, думая о пятой заповеди, произнесенной Триффаном, и ощущая в своих сердцах тот самый свет, о котором только что говорил Триффан. Ибо, да будет это известно каждому, когда Триффан говорил о солнце, он подразумевал светило куда более величественное и яркое, чем обычное, реальное солнце. Он имел в виду тот свет, что озаряет сердце, чью подлинную славу можно постичь, лишь следуя праведным путем, избегая заманчивых темных закоулков Не овладевшему наукой сдерживать свои порывы они нередко кажутся прочным, надежным укрытием, когда на самом деле это ловушки — тоннели, ведущие и никуда.