Тайная Миссия
Шрифт:
— Но я все же еще не писец, — смущенно проговорил Триффан. — И не могу им стать, пока не проведу испытательный срок в Библиотеке, пока глава обители, как принято, не введет меня в сан в окружении священных манускриптов. Теперь нет ни Библиотеки, ни ученых писцов. Как же я могу стать одним из них?!
— Предоставь Камню судить о достоинствах твоих. Быть введенным в сан по старому обычаю — не твоя забота и не твоя цель.
— Моя цель состоит в том, чтобы оберегать тебя, — упорствовал Триффан.
— Нет. Она состоит в служении Камню, а уж он убережет нас обоих, — мягко поправил его Босвелл.
Вероятно, то была игра причудливого ночного освещения, но Триффану вдруг почудилось, будто
— Подойди поближе, — снова раздался голос Босвелла. — Подойди и перестань бояться за меня и за себя. Теперь слушай, ибо первая часть твоего странствия завершена и ты выдержал испытание с честью. Слушай же… — Свет вокруг Босвелла стал еще ярче, и Триффан со смятением услышал слова, которые означают, что тот, к кому они обращены, вступает пожизненно в сан летописца. — Камень, дай силу твою; Камень, дай мудрость твою…
— Нет, Босвелл! Я не достоин! Я еще не готов! — воскликнул Триффан.
Камень, дай ему отвагу. Дай ему волю;
В долгом пути направь его, Камень,
Безмолвие да услышит он,
Безмолвию да внемлет он,
Безмолвие да познает он,
Безмолвие да возлюбит он,
Помогай, охраняй его, Камень.
— Клянешься ли ты, Триффан, записывать одну только правду?
— Я не достоин, не достоин этого сана, Босвелл!
— Клянешься ли ты, Триффан, записывать одну только правду? — повторил Босвелл.
И поле долгого молчания Триффан прошептал:
— Да.
Ему показалось, что не он сам, а кто-то за него произнес это слово.
— Клянешься ли ты, Триффан, стремиться к Безмолвию?
— Да.
— Клянешься ли ты, Триффан, сын Ребекки, сын Брекена, избранный Босвеллом из Аффингтона, следовать самым тяжким путем — путем писца? Готов ли ты любить недостойных, любить обойденных любовью, тех, кто не знает, что это такое, — любить, даже если это грозит твоей жизни, любить без надежды на обладание, любить безответно и жертвенно; готов ли ты с любовью и правдиво записывать все и во всем этом руководствоваться Безмолвием Камня?
— Готов, — низко опустив голову, прошептал Триффан.
И тогда Босвелл произнес заключительные слова:
Прими, о Камень, достойного Триффана из Данктона,
Помогай ему, о Камень, всечасно,
Обойми его, о Камень, Безмолвием своим.
Стало тихо. Только топот ног преследователей доносился издали да шелестела по ветру сухая трава. Потом и эти звуки замерли, и наступило полное Безмолвие. Оно было столь чистым, столь полным и глубоким, что, казалось, само время потонуло в нем. Все трое застыли в неподвижности, уподобившись лежавшему перед ними Камню Покоя. Триффан — в позе медитации, как предписывалось каждому вновь посвященному в сан летописца. Над ними сияла луна, ярко горели звезды, а северный ветер, свирепствовавший столь долго, наконец утих.
Когда рассвет едва забрезжил, Босвелл потянулся, тронул лапою Спиндла, затем Триффана и буднично сказал:
— Ну, вам пора в путь.
— Но куда нам идти? — неуверенно произнес Триффан. — И чего избегать?
— Избегайте победы тьмы над светом, боритесь с искушением больше прислушиваться к Звуку Устрашения, нежели к Безмолвию Камня. Этот звук проник
— Но я не готов к такой миссии! Я — никто!
— Это твой долг, ты вполне готов, и да пребудет с тобою Безмолвие! — обнимая его, сказал Босвелл. И, обращаясь к Спиндлу, продолжал: — Пускай твоя верность, мой добрый Спиндл, будет опорой Триффану; пусть твоя доброта и веселость скрасят его дни, и да будет вера твоя служить ему путеводной звездою, когда его собственная померкнет от нехватки сил или перед искушением. Да храни тебя Камень, Спиндл, и да ведет он тебя праведной дорогой!
Бедный Спиндл! Он был настолько польщен прямым обращением к нему Белого Крота, что ему показалось, будто его ослепила молния. И снова воцарилось Великое Безмолвие.
Триффан и Спиндл словно провалились в него, и слезы выступили у них на глазах, как бывает, когда после долгого пути ступаешь на порог родного дома. И Босвелл был с ними рядом, и каждый волосок его источал луч света, порожденный Безмолвием.
— Кто есть ты? — вырвалось у изумленного Триффана, ибо ни от матери, ни от отца не могла исходить такая всеобъемлющая любовь, какая шла от Босвелла.
— Я тот, каким ты сделал меня, — прошептал Босвелл в серую дымку рассвета. — А каким я стану — зависит от деяний твоих, — эта фраза донеслась до них, как эхо.
Как знать — может, это просто ветер прошумел в траве? И свет, исходивший от него, возможно, тоже был не более чем отсвет луны или первый луч восходящего солнца?
Но вдруг все кончилось. Под своими лапами Триффан вновь ощутил почву Аффингтонского Холма; вновь он был в роли защитника старого Босвелла и Спиндла, вновь опасность была совсем рядом. Грайки забарабанили лапами о землю, оповещая о возобновлении погони. Они вышли на холм; выше их и внизу, на склоне, тоже зашуршала трава.
— Слушайте! — торопливо заговорил Босвелл. — Слушайте и немедленно выполняйте! Наше долгое путешествие было всего лишь пробой сил. Тебе, Триффан, нельзя оставаться в Священных Норах. Ты должен бежать от опасности и предоставить меня моей судьбе, какова бы она ни была. Ты же должен ради нас, стариков, и ради таких, как ты, и во имя тех, кто придет за тобой, спасти веру. Пусть это будет твоей тайной миссией — делом твоей жизни; стань хранителем и спасителем истинной веры!
Взглядом он призвал Триффана не возражать, и тот сказал:
— Хорошо. И да будет Спиндл моим свидетелем — я сделаю это.
Не успел он произнести эти слова, как небо прорезала ослепительная белая молния и послышался мощный громовой раскат. Вслед за этим внезапно черная мгла пала на землю, как будто настало полное солнечное затмение.
И хотя рассвет уже наступил, из этой столь же внезапно опустившейся на землю мглы с вершины холма раздался громкий, звучный, резкий, как блеск глыбы льда под зимним солнцем, крик: