Тайная политика Сталина. Власть и антисемитизм.
Шрифт:
Тем временем вновь возглавивший Институт права член-корреспондент Е.А. Коровин, следуя директиве секретаря ЦК А.А. Кузнецова, развернул кадровую чистку. Сначала вместо члена-корреспондента М.А. Аржанова (Зильбермана) был избран новый секретарь парторганизации института. Затем оттуда были удалены бывший «член сионистской организации» (в 1916–1920 гг.) З.И. Шкундин, который находился на должности ученого секретаря, а также целый ряд научных сотрудников с еврейскими фамилиями. Нечто подобное вскоре началось и на юридическом факультете МГУ, где под сурдинку рассуждений о необходимости «коренизации аппарата» (профессор А.И. Денисов) особую ретивость проявил декан факультета Ф.И. Кожевников. Реакцией на его откровенно антисемитские действия стала анонимная жалоба, направленная в мае 1948-го в Комиссию партийного контроля Шкирятову от имени группы студентов старших курсов юрфакта, евреев и русских, в большинстве своем инвалидов войны.
«Нами замечено, — писали они, — что администрация нашего факультета в последнее время проводит по отношению к лицам еврейской национальности особую тактику, направленную на недопущение на факультет и на выживание со студенческой скамьи евреев, на недопущение евреев в аспирантуру, на недопущение и выживание евреев с преподавательских постов… Такая линий проводится настолько явно и развязно, что являет собой не характер личного недоброжелательства к евреям, а характер санкционированной свыше новой политики… Неужели это новая политика нашего государства, политика дискриминации наций? Мы считаем это невозможным, так как такой крен вправо был бы чреват гибельными последствиями для нашей партии и государства — так учат Ленин и Сталин… Не дойдет ли это веяние до таких же форм, как политика
1300
7 мая Шкирятов направил этот документ в Агитпроп Шепилову, по распоряжению которого он 27 мая был «сплавлен» в архив.
1301
Там же. — Оп. 125. — Д. 616. — Л. 169–174.
С началом пропагандистского похода против космополитов травля Трайнина и других правоведов еврейского происхождения заметно усилилась. На состоявшемся 6–7 апреля 1949 г. в Институте права партийном собрании было принято обращение в президиум Академии наук СССР с требованием сместить Трайнина со всех академических постов, что подкреплялось не только обвинением академика в «засорении» юридических кадров бывшими сионистами, троцкистами, бундовцами и меньшевиками, но и причислением к его «наиболее близким соработникам» некоего С.А. Покровского. Последний представлял собой довольно темную личность. Выходец из семьи священнослужителей, он тем не менее сумел как-то втереться в доверие к большевистской власти и в начале 30-х стал личным секретарем Г.Е. Зиновьева. Потом как примкнувшего к оппозиции его сослали на какое-то время в Уфу. Возвратившись в последствии в Москву, Покровский стал негласно сотрудничать с органами госбезопасности, причем чтобы услужить им, прибегал к такому грязному методу, как провокация. Некоторые вызванные им на откровенность, а потом оговоренные жертвы, в том числе аспирант Института права В.Я. Лифшиц, поплатились жизнями за свою излишнюю доверчивость. Хулители Трайнина, разумеется, могли только догадываться тогда об этой тайной стороне жизни Покровского, но зато в конце 1948 года, после выхода в свет очередного тома сочинений вождя, им, да и всей стране стало известно о нем нечто другое. Оказывается, в 1927 году Покровский, вступив в переписку со Сталиным, позволил себе не согласиться с ним по некоторым вопросам истории партии, за что в «Ответе С. Покровскому» был назван вождем «самовлюбленным нахалом, ставящим «интересы» своей персоны выше интересов истины» [1302] .
1302
Сталин И.В. Соч. — Т. 9. — С. 315.
Вот это «лыко» и было поставлено в «строку» обвинений против якобы протежировавшего Покровскому Трайнина, который, не выдержав грубых словесных издевательств, скончался летом 1949 года. После этого начались нападки на «представителей трайнинской космополитической школы». Такой ярлык был пришпилен тогда ко многим видным специалистам-правоведам еврейского происхождения, в том числе к М.А. Аржанову, И.Д. Левину, М.С. Строговичу (последнему инкриминировали низкопоклонство перед англо-американской юстицией и юриспруденцией), А.Н. Трайнину [1303] . Всех их рано или поздно выжили из Института права, с кафедр МГУ и юридических вузов. Особенно яростный характер имели нападки на однофамильца И.П. Трайнина, члена-корреспондента А.Н. Трайнина, руководившего сектором уголовного права. Интересно, что в 20-е годы он обосновал исходя из принципа «аналогий» [1304] возможность применения «уголовной репрессии» и при отсутствии «вины». После войны его вместе со Строговичем командировали в Нюрнберг в качестве консультанта советских представителей на процессе над 24 главными нацистскими преступниками. Симпатизировавший Трайнину Михоэлс, который привлек его вместе с Эренбургом к работе с материалами для «Черной книги», часто говаривал о нем: «Наш Арон держится героем». Потом Трайнину припомнили это, как, впрочем, и многое другое. Так, собирая компромат на ученого, в августе 1950 года в Агитпропе даже разыскали в архиве его статью за 1918 год в еженедельнике «Новый путь». Из нее были извлечены и направлены с соответствующим комментарием Суслову следующие строчки по поводу произошедшей тогда кончины известного адвоката и бывшего депутата 1 Государственной думы В.Р. Якубсона: «Владимир Романович верил в свой народ, верил в его прекрасную мечту о Сионе» [1305] .
1303
РГАСПИ. — Ф. 17. — Оп. 132. — Д. 33. — Л. 1–4, 45–50, 53–62.
1304
См.: Трайнин А.Н. Уголовное право. Общая часть. (М., 1929. — С. 260–261). Опираясь на принцип «аналогий», советская Юстиция, например, на основании закона от 27 июня 1936 г. о запрещении абортов «обосновала» необходимость привлечения к уголовной ответственности лиц, совершавших обряд обрезания, который формально не считался преступлением.
1305
Там же. — Оп. 118. — Д. 818. — Л. 28–32. Оп. 132. — Д. 345. — Л. 64.
Примерно тогда же директор Института права Коровин [1306] доложил Маленкову как о значительном своем достижении то, что ему удалось довести в 1950-м долю принятых в аспирантуру евреев до 8 %, тогда как годом ранее таковая составляла 50 %. Похвастался он и тем, что «укрепил» кадровый состав института, назначив новым заведующим сектором теории государства и права Г.И. Федькина, возглавлявшего ранее главное управление юридическими вузами Министерства высшего образования СССР [1307] .
1306
Однако несмотря на нарочитую демонстрацию верноподданничества старый интеллигент Коровин, получивший высшее образование еще до революции, не смог удержаться на посту директора. В 1952 году в ЦК из института пошли доносы, в которых он именовался «кадетом». Тогда же его сняли, заменив П.Е. Орловским, до того работавшим заместителем председателя Верховного суда СССР.
1307
Там же. — Оп. 132. — Д. 345. — Л. 48–50.
Это было достойное того времени приобретение для института. Свой ярый антисемитизм Федькин проявил начиная с 1948 года, когда руководил Московским юридическим институтом. В этом вузе юдофобия достигла максимальной отметки после того, как в августе 1949 года его проверила комиссия Краснопресненского райкома партии, которая доложила в ЦК об «угрожающей» национальной структуре профессорско-преподавательского (74 русских, 56 евреев, 12 представителей других национальностей) и студенческо-аспирантского (1685 русских, 385 евреев, 55 украинцев и 188 представителей других национальностей) состава. Главная вина за такое «серьезное упущение» была возложена на бывшего директора Б.Я. Арсеньева (Лейбмана), который с 1901 по 1919 год состоял в меньшевистской партии. Вскоре Арсеньев, а также другие участники «группировки космополитов» — заведующий кафедрой политэкономии Я.И. Пеккер (в 30-х г. был помощником Лозовского в Профинтерне), заведующий кафедрой марксизма-ленинизма А.Л. Угрюмов (фамилия приемных родителей), заведующий криминалистической лабораторией Е.У. Зицер, доцент И.Б. Стерник — были уволены из института.
Отличившийся на «кадровом фронте» Федькин пошел «на повышение» в Минвуз СССР, а его преемником на посту директора Московского юридического института стал Ф.М. Бутов, который, будучи в 1944–1946 годах председателем бюро ЦК ВКП(б) по Молдавии, нес свою долю вины за поразивший эту республику послевоенный страшный голод. При нем, щеголявшем в велюровой шляпе и шерстяном двубортном костюме с брюками, заправленными
1308
Там же. — Оп. 118. — Д. 342. — Л. 99—104. Д. 768. — Л. 89–91. Д. 785. — Л. 71–86. Оп. 119. — Д. 102. — Л. 96, 101. Д. 284. — Л. 168. Д. 300. — Л. 98. Оп. 132. — Д. 221. — Л. 33–35. Д. 388. — Л. 11–84.
Происходившее в юридической науке и образовании мало чем отличалось от того, что творилось в сфере практического правоприменения, в том числе в деятельности Прокуратуры СССР. Там антиеврейская чистка начала набирать обороты с декабря 1949 года [1309] , когда, как уже отмечалось выше, оттуда был уволен Л.P. Шейнин, долгое время возглавлявший следственный отдел. Остракизму подвергся также его заместитель И.М. Брославский. Радикальное кадровое обновление правоохранительных органов, предпринятое Сталиным после ареста Абакумова, как бы придало чисткам в прокуратуре второе дыхание. В августе 1951 года был снят с должности старший помощник генерального прокурора М.Ю. Рагинский, принимавший в 1946 году участие в Нюрнбергском процессе в ранге заместителя главного обвинителя от СССР. В декабре та же участь постигла заместителя начальника отдела по надзору за органами милиции М.З. Альтшуллера, а в январе 1952 года — прокурора отдела по спецделам М.Я. Львова.
1309
Тогда же был снят с работы военный прокурор Н.В. Зайцев, прикомандированный к следственному отделу Прокуратуры СССР. Этот еще молодой и внешне привлекательный человек имел неосторожность влюбиться в свою подследственную, побочную дочь известного кинорежиссера Ю.Я. Райзмана, многократного лауреата Сталинской премии, но в 1948–1949 годах попавшего в опалу за «скучную комедию» «Поезд идет на Восток» (автор сценария «космополит» Л.А. Малюгин), «сработанную» якобы «по американским рецептам». По всей видимости, это было действительно неординарное чувство. Даже после того как дочери режиссера был вынесен приговор и ее отправили в один из подмосковных лагерей строгого режима, Зайцев нашел возможность видеться с ней. С помощью взяток и под предлогом необходимости «проведения воспитательной работы» он добился от лагерной администрации разрешения оставаться со своей возлюбленной наедине. Узнице привозились цветы, сладости, книги, другие подарки, а свидания нередко заканчивались под утро. Эта романтическая история, напоминающая сюжет одного из нашумевших фильмов Лилианы Кавани о страстной любви между эсэсовцем-охранником и молодой еврейкой из концлагеря, закончилась печально. Кто-то донес об этих встречах начальству. После чего дочь Райзмана перевели в отдаленный лагерь, а Зайцева с позором изгнали из партии и органов. Еще в 70-е годы он работал на московских стройках бригадиром и прорабом. Потом его следы затерялись…
Тогда же кампания очищения органов надзора за соблюдением законности в стране захватила и Московскую городскую прокуратуру. Произошло это после того, как, выступив в феврале 1952 года на заседании бюро горкома партии, Хрущев призвал ликвидировать «засоренность» в столичных прокурорских органах. В ходе последовавших увольнений в июне был смещен со своего поста первый заместитель прокурора Москвы И.Б. Каганович, хотя тот особенно и не жаловал подчиненных-евреев и относился к ним намного суровее, чем к русским сотрудникам. Возможно, что его отставка была вызвана не только национальным мотивом, но и тем немаловажным обстоятельством, что Хрущев, сняв тогда же прокурора города А.Н. Васильева, решил на всякий случай полностью «освежить» руководство столичной прокуратуры. Вообще же выживание евреев из этой сферы не отличалось особой изобретательностью и деликатностью. В начале августа в отдел кадров московской прокуратуры почти одновременно были вызваны более 20 следователей и помощников районных прокуроров еврейской национальности. Всем им без объяснений причин предложили уволиться «по собственному желанию». Тем, кто не согласился подать сразу же соответствующие заявления, было сказано, что их все равно уволят, но с такой формулировкой, что потом их вряд ли где-либо возьмут на работу. Именно так поступили со следователем прокуратуры Ждановского района столицы И.И. Наумовым, отказавшимся уйти «по собственному желанию»: от него избавились, сославшись на «обнаружившуюся непригодность к работе». После нескольких безрезультатных попыток восстановиться на прежнем месте он понял, что в дело вмешалась политика (каждому увольняемому заявлялось о согласовании соответствующего приказа с партийными органами) и потому на соблюдение официальной законности рассчитывать нельзя [1310] .
1310
Там же. — Оп. 119. — Д. 1006. — Л. 123. Воспоминания И.И. Наумова. Архив автора.
ИСТОРИЯ.
Высказанная когда-то Д. Оруэллом мысль: кто контролирует прошлое, тот контролирует и настоящее, удивительно точно отражала суть происходившего в советской исторической науке в период антикосмополитической кампании. Не случайно старт начавшейся тогда кадровой «разборке» в этой сфере был дан в АОН при ЦК ВКП(б), ведущем идеологическом учреждении партии. С 11 по 16 марта 1949 г. там состоялось расширенное объединенное заседание кафедр истории СССР, всеобщей истории и истории международных отношений, на котором было объявлено о выявлении «кучки» («группки») «безродных космополитов», «пытавшейся вести вредную работу на научно-историческом участке идеологического фронта». 17 марта эстафета разоблачений историков-«антипатриотов» была подхвачена закрытым партийным собранием исторического факультета МГУ. А в 20-х числах тем же самым занялись ученые советы Института истории АН СССР и истфака Московского университета. Главной мишенью обвинений, прозвучавших в стенах этих учреждений, стал академик И.И. Минц, названный предводителем антипатриотов от истории. Поскольку тот был заместителем академика-секретаря отделения истории и философии АН СССР, ответственным секретарем главной редакции многотомной «Истории гражданской войны в СССР» («ИГВ»), а также возглавлял кафедры истории СССР в МГУ, ВПШ при ЦК ВКП(б), сектор истории советского общества в Институте истории АН СССР, руководил подготовкой аспирантов в АОН и занимал ряд других ключевых постов, первым делом ему вменили в вину то, что он монополизировал в своих руках разработку истории советского общества. О том, что эта «монополизация» произошла по воле власти, никто, разумеется, даже не заикнулся. Минца упрекали также в насаждении семейственности, в низкой результативности труда (подготовил два тома «ИГВ» за 18 лет работы). Но наиболее серьезными обвинениями против академика были идеологические: умалил роль русского народа и его авангарда — русского рабочего класса в новейшей истории; в качестве ученика М.Н. Покровского еще в 1928 году доказывал, что основоположниками русской исторической науки были ученые немецкого происхождения; в статье «Ленин и развитие советской исторической науки», опубликованной в первом номере журнала «Вопросы истории» за 1949 год, утверждал, что не Ленин и Сталин, а его ближайшие ученики И.М. Разгон, Е.Н. Городецкий и Э.Б. Генкина положили начало изучению советского периода отечественной науки. Из последних наиболее сильный удар принял на себя профессор Разгон, который был заместителем Минца в секретариате главной редакции «ИГВ». Ему приписали «извращенный анализ» взаимоотношений русских с осетинами и чеченцами в работе «Орджоникидзе и Киров и борьба за власть Советов на Северном Кавказе» (1941 г.) и другие научные прегрешения. «За космополитические взгляды и антипатриотическую деятельность» Разгона исключили из партии и выгнали с работы. После этого он вынужден был уехать в Томск, где почти до самой своей кончины в 1987 году возглавлял в тамошнем университете кафедру истории СССР.