Тайная политика Сталина. Власть и антисемитизм.

Костырченко Г. В.

Судя по всему, увлекшись этой политической игрой, советское руководство решило в качестве дополнительного аргумента в диалоге с американцами об атомном оружии использовать и препарат «КР», представляя его как возможную панацею от онкологических заболеваний, вызванных в первую очередь радиоактивным заражением. Показательно, что в советских верхах об этой вакцине говорили как о «биологической атомной бомбе». Тот же Молотов связался из Нью-Йорка с Москвой для выяснения возможности передачи американцам препарата «КР». В ответ руководство Минздрава СССР подтвердило свое позитивное отношение к этой идее, сославшись на то, что продолжавшееся пребывание в США советских ученых во главе с Париным уже положительно отразилось на получении от американцев новейших приборов, оборудования, научной литературы. Зная благожелательную позицию Молотова и не сомневаясь в том, что министр здравоохранения Митерев добьется в ближайшее время соответствующей санкции от ЦК ВКП(б), Парин 26 ноября на свой страх и риск передал американской стороне рукопись книги Клюевой и Роскина, а также десять ампул их препарата. Однако

рассмотрение этого вопроса специально созданной комиссией политбюро во главе со Ждановым неожиданно застопорилось, поскольку тот, учитывая важный внешнеполитический аспект проблемы, направил в декабре все материалы Сталину и счел за благо ожидать его решения.

Между тем очень скоро стало окончательно ясно, что договориться с Вашингтоном не удастся. Он явно не желал расставаться с ядерной монополией. И потому виды советского руководства на «КР» как на крупный козырь в достижении ядерной сделки с американцами оказались несостоятельными. У Сталина оставалась только надежда на успешное завершение отечественного атомного проекта, благо, советские ученые порадовали его крупным достижением: 25 декабря в Лаборатории № 2 в Москве был пущен первый в стране уранографитовый реактор, с помощью которого впервые в СССР была осуществлена цепная ядерная реакция. Когда И.В. Курчатов, руководивший научной разработкой советского атомного оружия, доложил об этом Сталину, тот прежде всего потребовал максимально усилить режим секретности проводившихся работ, чтобы, как он выразился, заграничная разведка не разнюхала об этом успехе СССР [726] .

726

Родина. — 1992. — № 8–9. — С. 55.

Под воздействием стремительно усложнявшейся международной ситуации вождь все больше впадал в шпиономанию, ввергая общество в пучину ксенофобии. 15 февраля 1947 г. появился указ президиума Верховного совета СССР «О воспрещении регистрации браков граждан СССР с иностранцами» [727] . В последующие месяцы были введены в действие новый, более объемный по сравнению с предыдущим, перечень сведений, составляющих государственную тайну (8 июня 1947 г.) и инструкция по обеспечению государственной тайны в учреждениях и на предприятиях СССР (1 марта 1948 г.).

727

Непосредственным поводом к принятию этого указа послужил вызвавший недовольство Сталина брак, заключенный в конце 1946 года советской гражданкой Тамарой Вегер и югославом Жарко Брозом, сыном И.Б. Тито. С большим трудом Т. Вегер в августе 1947 года все же удалось выехать из СССР на родину мужа. В отместку ее отца, руководящего сотрудника Министерства строительства предприятий тяжелой промышленности И.М. Вегера, исключили из партии и отправили с понижением в должности на работу на Северный Урал[1602].

Нагнетавшаяся сверху атмосфера политической паранойи обрекла Парина, возвратившегося 17 февраля 1947 г. из командировки в США, на немедленный арест по обвинению в шпионаже. Именно так был квалифицирован советскими спецслужбами факт передачи им американцам препарата «КР» и рукописи Клюевой и Роскина. Только благодаря тому, что 26 мая 1947 г. смертная казнь в стране была отменена, Парина не расстреляли. 8 апреля 1948 г. Особое совещание при МГБ СССР определило ему наказание в виде 25-летнего тюремного заключения [728] .

728

Определением военной коллегии Верховного суда СССР от 13 апреля 1955 г. Парин был выпущен на свободу и реабилитирован «за отсутствием состава преступления». В 60-е годы действительный член АН СССР Парин руководил медико-биологическими экспериментами в космосе.

Стремясь использовать в пропагандистских целях историю с «КР», Сталин распорядился ее «размазать погуще», поручив Жданову разослать соответствующую закрытую директиву на места. И весной 1947 года такой документ был направлен. В нем региональное партийное начальство уведомлялось о том, что «за последнее время иностранные разведки, особенно английская и американская, стремятся расширить свою работу в СССР как по линии шпионажа, так и по линии собирания всякого рода материалов для организации антисоветской клеветы и пропаганды». В директиве предписывалось:

«Покончить с беспечностью и ротозейством, а тем более с низкопоклонством в отношении приезжающих иностранцев… обеспечить через соответствующие организации слежку за пребыванием иностранцев в республике, крае, области, городе, с тем чтобы знать о каждом их шаге и предупреждать возможность их встречи с людьми болтливыми, не умеющими хранить государственную тайну, склонными к раболепию перед иностранцами» [729] .

Вокруг же Клюевой и Роскина события развивались более чем странно. 18 февраля, то есть на следующий День после ареста Парина, секретариат ЦК принял решение выпустить в свет их книгу «Биотерапия злокачественных опухолей» массовым тиражом, а Агитпропу поручалось организовать хвалебные рецензии на нее в периодической печати, что и было исполнено. Возможно, что Жданов, который главенствовал тогда в секретариате ЦК, пытался с помощью

ура-патриотической шумихи о «выдающемся достижении советской науки», выводящем СССР в лидеры в соревновании с Западом, как-то защитить супругов-микробиологов, которым покровительствовал. Но, скорей всего, такая нестыковка в действиях ЦК и МГБ была результатом того, что руководство «органов», пользуясь особым благорасположением вождя, зачастую игнорировало партаппарат и не согласовывало с ним своих акций. Однако после того, как вскоре Жданов был вызван Сталиным и получил от него указание использовать «дело Клюевой — Роскина» для «приведения в чувство» оторвавшейся от родной почвы интеллигенции, ведомственный «раздрай» был устранен. Позже в своей записной книжке Жданов зафиксирует такие наставления и мысли вождя:

729

Есаков В.Д., Левина Е.С. Указ. соч. // Кентавр. — 1994. — № 2. — С. 62–64.

«Вдолбить (интеллигентам. — Авт.), что за средства народа должны отдавать все народу»; «у крестьян больше достоинства и духа, чем у Клюевой»; «расклевать преувеличенный престиж Америки с Англией».

По тем же записям главного идеолога партии выходило, что основными причинами возникновения прозападных настроений у «некоторой части» интеллигенции Сталин считал, во-первых, «пережитки проклятого прошлого царской России» (начиная с Петра Великого страна «была наводнена иностранцами, которые вели себя как представители высшей расы и высшей культуры») и, во-вторых, «влияние… капиталистического окружения», главным образом, происки США и Великобритании и их агентов, которые «не щадят сил для того, чтобы иметь внутри СССР опорные пункты для своей разведки и антисоветской пропаганды» [730] .

730

РГАСПИ. — Ф. 17. — Оп. 117. — Д. 699. — Л. 85. Культура и жизнь. — 1947. — 11 марта. Правда. — 1947. — 24 марта. Есаков В.Д., Левина Е.С. Указ. соч. // Кентавр. — 1994. — № 2. — С. 62–68.

«СУДЫ ЧЕСТИ».

Новая массовая «промывка мозгов» была инициирована изданием 28 марта постановления Совета министров СССР и ЦК ВКП(б) «О судах чести в министерствах и центральных ведомствах», подписанного Сталиным и Ждановым.

Идея «судов чести», этих своеобразных общественно-бюрократических трибуналов, названных советским руководством «мощным рычагом» «политического воздействия», была заимствована из прошлого царской армии. На них возлагалось «рассмотрение антипатриотических, антигосударственных и антиобщественных поступков и действий, совершенных руководящими, оперативными и научными работниками министерств СССР, центральных ведомств, если эти проступки и действия не подлежат наказанию в уголовном порядке…» [731] .

731

Источник. — 1994. — № 6. — С. 68–69.

Одним из первых «суд чести» был сформирован в Министерстве здравоохранения СССР, который, собственно, и должен был рассмотреть «дело Клюевой — Роскина». Поскольку этот общественный процесс задумывался Кремлем как важная показательно-пропагандистская акция, его подготовка поручалась идеологическому руководству ЦК. Жданов, лично участвовавший в допросах Клюевой, Митерева и Парина, взял на себя составление своего рода обвинительного заключения, которое после одобрения Сталиным было направлено в виде обращения парткома Минздрава о привлечении Клюевой и Роскина к «суду чести» новому министру здравоохранения СССР Е.И. Смирнову, назначенному вместо Г.А. Митерева. Этот документ послужил основой разосланного в руководящие партийные и государственные структуры «закрытого письма ЦК ВКП(б) о деле профессоров Клюевой и Роскина» от 16 июля 1947 г. [732] , автором которого был также Жданов.

732

Интересно, что в этот же день политбюро запретило издание «Journal of the Physics USSR» (редактор академик П.Л. Капица) и другой научной академической периодики, выходившей на иностранных языках, мотивируя это тем, что их выпуск «весьма облегчает зарубежной разведке следить за достижениями советской науки». Примерно тогда же была введена цензура всей литературы (в том числе и научно-технической), поступавшей в страну из-за границы. Предварительному просмотру Главлитом не подлежали только иностранные издания, предназначавшиеся для ЦК ВКП(б), МИД СССР, МГБ СССР[1603].

5 июня в переполненном клубе Совета министров СССР, располагавшемся в серой громаде печально знаменитого «дома на набережной», началось общественное аутодафе над Клюевой и ее мужем-евреем Роскиным. В зале присутствовали светила советской науки, известные всей стране медики. Некоторые из них в ходе прений с энтузиазмом клеймили «продавших родину антипатриотов», не догадываясь, что завтра сами могут получить «черную метку» в виде клейма «космополит» или того хуже — «убийца в белом халате». Особенно старался арестованный впоследствии академик Б.И. Збарский. Обращаясь в конце своей обличительной речи к обвиняемым, он патетически воскликнул: