Тайны русской души. Дневник гимназистки

Бердинских Виктор Аркадьевич

Впечатление осени, когда приехал из деревни и ждешь – коротаешь нетерпеливо последние дни перед учением. Голова жаждет работы, а ее еще нет. И хочется…

Пятница, 27 июля

«Никто не может быть настолько низок и ничтожен, чтобы не иметь права на твою любовь и твою честность…» (Трёльс Лунд Ф. Небо и мировоззрение в круговороте времени. – Стоики) 389 .

Пришла с телеграфа – и даже не вымыла рук. Странно. Вспомнила об этом только после обеда…

389

Цитата из книги датского религиозного историка Фредерика Трёльса-Лунда (1840 – 1921) «Небо и мировоззрение в круговороте времени» (пер. с нем. – Одесса, 1912).

– Отчего

у вас болезненный вид? – спросил меня Демьян Иванович (Кулиш), когда я, поджидая Марию Раймундовну, спрашивала его о том, рано ли принести ему письмо, если надумаю отправить с ним в Петроград.

– Нездоровится, – ответила я.

Я была очень мало занята думами о своем виде. Гораздо больнее отозвалось на мне приключение в телеграфе. Ощепков сегодня изволил сделать низость. Застал Ларису Васильевну – за разговором по (служебному телефонному) аппарату (что запрещается) – и из мести (когда-то что-то она ему досадила) сказал Алпатову. (Это – комиссар.) А тот велел списать разговор и затаксировать, то есть взыскать стоимость разговора – как бы за частную депешу – в тройном размере. Это – нехорошо. Не по-товарищески…

А начало было хорошо. Проще и спокойней, чем раньше, чем бывало, он (Ощепков) подсел к (пишущей) машинке, напечатал что-то, сказал, что был на работе по линии, что в город пойдет и подождет меня «на лесенке», потому что так «давно не видал», и что-то надо сказать, и надо идти в город. Тут подвернулся Демьян Иванович (Кулиш). Заговорили о рыцарстве, и я вскользь заметила, что уже оказался и здесь «рыцарь» – «защитник» моей шляпы, что хочу основать орден «Белой шляпы» и – как только узнаю имя этого «защитника» – непременно «посвящу его в рыцари» сама…

Потом он (Кулиш) ушел, я села печатать, а Евлогий Петрович (Ощепков) взялся было диктовать, да увидал, что депеша большая, – и ушел, сказав:

– Уйти от зла – и сотворить благо…

Подсел к Ларисе Васильевне – и… поступил как раз наоборот…

Мне было бы тяжело видеть его завтра (28 июля)…

Буду мыть голову. Постараюсь остыть. Жарок бы (температурный) получить – к завтрашнему (дню)!.. В соединении с абсолютным безголосьем, может быть, это даст возможность просидеть завтра (28 июля) дома. Тем более что там мы – двое на (пишущей) машинке, и делать нечего…

Я прихожу к убеждению, что самое хрупкое на свете – не сердце, нет! А – человеческие отношения. Это – самое-самое хрупкое…

Суббота, 28 (июля) Положительно, я ощущаю чисто гимназический ученический зуд. Голова точно проснулась и не хочет засыпать – даже когда глаза слипаются. Мозг требует систематической работы. Уроков, проще сказать. И не по одному предмету. Кажется, может даже всю математическую сушь переваривать и во всю сложность философии способен погрузиться. Какое дикое положение!..

А ведь я сегодня «казачу»!.. Сейчас почитаем Сервантеса, а потом – хоть «Теорию мирового разума» 390 . Хорошо!..

Эх! Придумать бы какую-нибудь новенькую «комбинацию» со службой!..

Осень ведь идет, зима! Учиться пора, учиться!..

Хочется даже латынью заняться!..

29 (июля), воскресенье

Учись у них – у дуба, у березы.Кругом зима. Жестокая пора!Напрасные на них застыли слезы,И треснула, сжимаяся, кора.Всё злей метель и с каждою минутойСердито рвет последние листы,И за сердце хватает холод лютый;Они стоят, молчат; молчи и ты!Но

верь весне. Ее промчится гений,Опять теплом и жизнию дыша.Для ясных дней, для новых откровенийПереболит скорбящая душа. (Фет)

390

Возможно, «Теория мирового разума: Настольная книга для лиц, интересующихся мирозданием». Автор: Виноградов Иван Васильевич – действительный член Санкт-Петербургского Астрономического общества. Первое издание: Тула: Типография И. Д. Фортунатова, 1902.

Наконец нашла – откуда эта последняя фраза. А она звучала у меня всё время – едва ли не со второго дня после моей катастрофы…

Но у меня – определенная тоска по ученью. Голова ясна и готова, и беспокойно всё во мне ждет знаний, толкает к ним, зовет их… Откуда взять?!.

Сама не умею разобраться – что нужно, где взять соответствующее?.. Как систематически подобрать чтение? С чего начать прежде?..

В двадцать пять лет – и такая полнейшая беспомощность! И какой же я – урод!..

Понедельник, 30 июля

Я – словно витязь на распутье. Много-много путей-дорог. Каким идти? Тем, каким иду, – я больше не могу. И не хочу. В бессмысленности нудной – и пусто, бесполезно, да и трудно…

С отвращеньем думаю об этой службе (на телеграфе). Но куда?.. Первое осеннее дыханье напоминает курсы – и отъезд, и жажду знанья… Невыполнимо и это…

Но годы, что прошли от моего «рокового» отъезда из Петрограда, заполнили смятеньем и ум, и душу. И теперь, напрасно и безрезультатно обдумывая возможность какого бы то ни было ученья, я чувствую, что идти филологическим и историческим путем дальше – мне не под силу. Кажется, это было громадной ошибкой – мое филологическое образование. (Я совершенно разучилась писать, как думаю, или мои думы для меня неясны. Вообще, что-то смутное в голове, и на душе тоже – тревожно и смутно…) Вряд ли людям с таким расплывчатым и слабым внутренним содержанием, с такой неустойчивостью и неосознанностью собственных взглядов, с настолько слабой способностью запоминания (вернее – удержания в памяти приобретенного), что через короткий срок остается только какое-то общее смутное-смутное представление (и то лишь – или внешних признаков, или впечатлений от изучаемого), – вряд ли таким людям полезно (для них и для дела) заниматься литературой и философскими предметами. Полная произвольность гипотез и ни на чем не обоснованное развитие их, крайне индивидуальная оценка материала и самое разнообразное освещение данных – до прямо противоположного – едва ли могут развить и самостоятельность в работе данного интеллекта и дать ему б'oльшую устойчивость, придать стройность и точность работе мысли, развить настойчивость и известную твердость неустановившегося характера…

Я думаю, я прихожу к заключению, что часто бывает прямо противоположное. Характер делается еще более неустойчивым: масса произвольно-индивидуальных построений и освещений всего обильного материала только сильнее колеблет и без того неналадившуюся работу едва пробивающейся самостоятельной мысли. Общая расплывчатость самосодержания не в состоянии справиться с общей сложностью обширной программы предлагаемых знаний. Охватить всего, привести всё в стройность – нет сил…

Развивается и б'oльшая неприспособленность к жизни, ускользает опора отношений к людям – и поток суматохи жизни или закрутит, или встанешь в сторону от жизни и не знаешь, как в нее войти?.. И горько думаешь:

– Почему ты не нужен жизни? Почему чужой – и жизни, и людям?..

Дальше, а может быть, и прежде этого вопроса (даже вернее – что прежде) начинаются мечты об этой жизни, по большей части – навеянные хорошими книжками, иной раз – одиночеством, отсутствием столкновений с людьми и жизнью. И много времени проходит в этих мечтах. А там, глядишь, – и выкинут из жизни!..

Она идет – и не нуждается в тебе. А пробуешь войти в нее – при первом столкновении растерялся. И опять уходишь – добровольно, не пытаясь стать храбро и прямо перед волной, идущей на тебя. Твердости-то нет – не выработана. Один романтизм, обессиливший и без того слабую способность к борьбе, сведший ее к нулю…