Тайны русской души. Дневник гимназистки
Шрифт:
– Нет, это я своим мыслям отвечаю…
Затем – неизбежный перечень болезней, выслушивание, замечание, что «здоровье – не железное» и «если будет чуть хуже и температура поднимется на 0,2o хотя бы – надо отдохнуть-полежать». Да, он вполне согласен: «именно левое легкое – туберкулезный процесс был». Теперь он «не прогрессирует – пока». И он – то есть теперь уже доктор, а не легочный процесс – находит, что я «в меру обращаю внимания на состояние своего здоровья и хорошо понимаю, что мне нужно». Это – относительно замечания моего о «необходимости нормального сна»…
Затем у нас происходит интересный разговор – по вопросу о наследственной предрасположенности к чахотке.
– Это
– Вот и хорошо, – замечает он.
– Почему же?
– А, видите, зараза носится везде, и даже дети заражены – благодаря тому, что мы сами не соблюдаем гигиенических условий, и поэтому важно, чтобы в организме была выработана способность бороться с болезнью. И вот – если заболевание наследственное, оно ведет к выздоровлению, так как если родители болели, то уж в их организме выработались задерживающие начала. И в детях они сильнее… В Африке этой болезни нет. И если местные жители заболевают ею, заразившись от европейцев, то весь процесс длится самое большое три месяца. Именно потому, что в их организмах не выработались начала, способные бороться с заразой. Они совершенно беззащитны против туберкулеза… И здесь есть такие организмы, у которых болезнь принимает форму «скоротечной». А когда родители были уже больны – процесс всегда ведет к выздоровлению. Вот – у нас тоже: я уже выздоровел, сестра – тоже. Брат еще лихорадит…
До сих пор мне приходилось слышать только, что наследственность чахотки выражается именно в наибольшей предрасположенности организма к заболеванию именно ею и что, раз заболев, он (организм) – уже в силу своей предрасположенности – развивает его (туберкулез) наиболее легко и быстро…
На столе у него (доктора) лежит книга – «Эволюция земли», а на окне – чьи-то «Contes»…
Я сегодня дежурила ночь. И пришла – только полежала три часа, ни на минуту не закрыв глаз. Правда, я читала. Но в таких случаях я и над книгой часто засыпаю…
Так – недавно-недавно – я сказала себе: все-таки женщин я определяю лучше, чем мужчин. И опять-таки – это неправда. Вчера (13 августа) я в этом убедилась. Вечером. Когда шла домой с дежурства – с Марией Раймундовной…
Когда – после того как в телеграфе произошла эта история доноса Ощепкова на Ларису Васильевну – мы с ней (Марией Раймундовной) так же шли домой, она говорила о том, как «трудно узнать человека» и как «какая-нибудь мелочь случайно может показать, как он низок и пошл»; о том, что теперь «нужно всем от него (Ощепкова) отвернуться и не подавать ему руки»…
Что он поступил худо – я согласна без всяких оговорок. Мне было очень больно. Но почему он поступил так – я знаю. Прежде всего – непосредственность и прямолинейность, а потом – чисто-болезненная настойчивость в желании причинить неприятность непонравившемуся в этот момент лицу. Я была такая – когда-то и в прошлом году, когда у меня шел активный процесс туберкулеза. (Скоро, верно, снова начнется: все прошлогодние симптомы начинают повторяться – за исключением повышения температуры, которая «играет на понижение» – до 35,9o…) И я его (Ощепкова) в этом вполне понимаю. Но не оправдываю – как Лида (Лазаренко-Гангесова), которая и пожалела его, и оправдала совершенно, выслушав мой рассказ об этой истории. А жалею-то и я – только его, а не Ларису Васильевну…
Итак, вчера мы шли. И он (Ощепков) попался
Я смотрела удивленно – на того и другого. Выяснилось, что дело заключается в одном фунте какао, которое достал Ев– логий Петрович (Ощепков) – и уступил Марии Раймундовне… Но ведь во всей той истории он по-прежнему считается мною виновным. Ведь он себя не реабилитировал. Так – почему же?..
В том, что он пожал мою руку, нет ничего удивительного. Я не собиралась «отвернуться от него и не подавать ему руки» – и уже два раза при встречах поздоровалась. Но ведь я наказала его по-своему: тогда не пошла с ним и после, кроме «здравствуйте», не перекинулась ни одним словом. Но и какао бы – после всех тех слов, что слышала от Марии Раймундовны, – на ее месте от него бы не взяла…
Я ничего особенно хорошего о ней не думала, но мне казалось, что она – женщина с характером и слова свои ценит несколько больше, чем это оказалось. Но как это странно: говорить, что человек – «так низок и пошл, что не нужно подавать ему руки», а потом пользоваться добротой этого человека и быть любезной с ним – только для того, чтобы достать от него один фунт какао!..
Взяла тетрадку – думала что-то записать, но карандаш совсем безмолвен в руках, и ничто не движет им. После ночного дежурства как-то совсем особенно пусто в мозгу. Полное отсутствие мысли…
Есть вопросы и думы, о которых только записываешь скользящие мысли, или результаты соображений, или самые соображения, и никому не говоришь о них – до поры до времени. Скажешь только, когда они уж переработаются. Но есть вещи, о которых и подумаешь много, и чуть не со всеми переговоришь, а записать не умеешь. И эти вопросы занимают тоже не малое место в душевной жизни. Вот и теперь, так именно я отнеслась к занимающему все мои мысли вопросу о службе.
Две недели назад я почувствовала, что не могу больше продолжать эту жизнь бесконечных дежурств, что физически силы не хватает для этого, что всё внутреннее, что я ценю в себе, что одно еще поддерживает во мне человека: стремление к душевному обновлению – через необъяснимое проникновение в жизнь духа тех, кому «…вверены рапсодии, сонеты, и вздохи волн, и звезды, и цветы…» – не находит уж больше осуществления, потому что всё время, свободное от дежурств, проходит в состоянии полусна, когда вся кровь отливает от мозга и сознание не в состоянии даже оглядываться кругом себя, когда чувствуешь только, что бьется сердце да шумит в жилах кровь…
Пошла к доктору. И после начала узнавать о месте, куда бы можно было перейти, пристроиться. И – ничего. Теперь, когда свободного выбора не существует, найти «работу по душе», как советует Сергей Суворов (получила как-то от него письмо) невозможно…
Да и знаю ли я, что мне по душе? Так трудно понять, что тебе нужно, что тебя может удовлетворить хоть – если не захватить, не увлечь… Я пока – не в состоянии. Я знаю только, что где-то во мне всё пришло в беспорядок, что мне нужно свободное время, чтобы разобраться в чем-то – хоть слегка, что мне нужно реализировать какие-то полуясные облики и намеки, создавшиеся в сфере подсознательной жизни… Словом, мне надо побыть хоть недолгое время наедине с самой собой, иметь хоть относительную свободу времяраспределения и отношений к людям – произвольность выходов и встреч. Постоянно думаю об этом…