Тайны русской души. Дневник гимназистки
Шрифт:
Так и не удалось мне хорошенько переговорить с Марусей (Бровкиной). Народу у нас много. А урывками всё же узнала я, как всё это вышло. И что давно бы всё сказано мне было, да неделю – и родители не знали, неделю – дожди шли; была Маруся – а я на службе… И встретились: она от нас идет, я – домой…
Еще через неделю уговорились увидеться – заболела я (самолюбие мое) сильнее прежнего – и не пошла, не могла никуда пойти, а еще через неделю вот и узнала. Ведь время скоро идет – за хоть и постылым делом, да когда…
«Тот, кого облекаю я моим именем, плачет в этой темнице. Я вечно воздвигаю стены ее; и по мере того как она день за днем высится в небо, скрывается истинное
Я горд высотой этой стены и замазываю песком и глиной малейшую скважину в ней – и теряю из виду истинное существо мое» 383 (Тагор).
Вчера (16 июля), благодаря усердию латышей 384 , с трудом выбралась с дежурства – вокзал был оцеплен. Это так нелепо и так преходяще, но все-таки – почему-то холодно волнует. Может быть – самая нелепость?..
383
Стих 32 из книги Р. Тагора «Гитанджали».
384
Ядром первой в Вятке советской воинской части стали латышские стрелки под командованием молодого офицера Вальдемара Азиньша (Владимира Михайловича (Мартыновича) Азина; 1895 – 1920). Весной 1918 года в этой части насчитывалось до 400 штыков, а к июлю – уже более полутора тысяч.
Во всяком случае, по дороге к Бровкиным захотелось лечь. И не двинуться…
У Маруси (Бровкиной) назначался день свадьбы. Так мне было их жалко – волнуются и не знают, на что решиться… События – самая нелепость событий – действуют на обоих угнетающе. Маруся почти плачет, а Аркадий серьезен и бледен. Похудели оба. И сидят понуренные, грустные… И так обидно и горько, больно и досадно – за то, что вместо света и радости у милых на душе такая тоска!.. «Обстоятельства»!.. Чтоб им пусто было!..
Они как-то хорошо, особенно хорошо любят друг друга. В их любви есть братская ласка и свежесть. А у него в душе много мягкости и задушевности отношений. За Марусей-то я это давно знаю. И у обоих за другого сердце болит. Подойдет к ней (Аркадий), погладит по голове, по щеке, прижмет к груди – и смотрит печально:
– Она уж сегодня поплакала немножко…
– Нет, что ж плакать?.. Не плакала, а горько было – не скрываю… «Немножко»!.. Молчит Маруся, а сама его за рукав держит…
Я бы хотела, чтобы меня так любили и я умела бы любить так, как любят друг друга Маруся с Аркадием Федоровичем…
Как это хорошо!.. Они-то хорошие – вот в чем дело!..
Я снова способна заниматься, то есть читать «Семейный университет» – и пр. Начала сегодня, но после такого продолжительного промежутка смогла прочесть только две страницы. И то!..
Я очень переменилась за это время. Очень сухо отношусь ко всему и всем… ...Фу, как палят! Вот уж пятый выстрел – и сейчас значительно ближе, чем все прежние. Пушечный. Ну, знаю: теперь – ружейные залпы, пулемет слышала на вокзале, теперь вспомнила и Петроградскую пушку (в Петропавловской крепости), окликающую полдень… ...Сижу в палисаднике – чувствую аромат левкоев, резеды и душистого горошка, дышу дыханием влажной, разогретой жарким солнышком земли… ...Ну, поиграли – да и будет! Чего еще нервных людей пугать?! (А сама – хоть бы чуточку испугалась!..) …Повторяю иногда:
Благословляю вас, леса,Долины, нивы, горы, воды!Благословляю я свободуИ голубые небеса!.. 385А свободы-то и нет… Всё на службу – бессмысленную, мертвую – надо!..
…А все-таки: как полон воздух жизнью и тысячами голосов! Только на мгновенье забудь суматоху и нелепость человеческой повседневности – и оздоровляющие голоса природы услышишь, свежим воздухом живительным вздохнешь!..
Так вот: «Сердцу – другая дорога». Попробую ею пойти. Одиноко и – посмелей!
385
Начало второй строфы поэмы «Иоанн Дамаскин» (1859) А. К. Толстого. На эти и последующие тринадцать строк поэмы в 1880 году П. И. Чайковский создал один из самых знаменитых своих романсов.
«Увы! В день, когда цвел лотос, мои мысли блуждали где-то далеко, и я не знал о том.
Моя корзина осталась пуста, и цветок остался незамеченным.
Лишь иногда грусть охватывала меня, и я пробуждался от моей дремы и чувствовал сладкий след какого-то благоухания в южном ветре…
Эта едва уловимая сладость томила мое сердце желаниями, и мне казалось, что это было жаркое дыхание лета, ищущего себе воплощения.
Я не знал тогда, что оно было так близко, что было во мне, и что эта совершенная сладость расцвела в глубине моего собственного сердца» 386 (Тагор).
386
Стих 19 из книги Р. Тагора «Гитанджали».
И думаю, и не могу придумать – куда пойти? Не в силах я пожертвовать жизнью этой (будущей) зимы бестолковому стучанью на (пишущей) машинке! Не могу! Всё возмущается во мне…
Теперь меня страшно занимает «школьный вопрос». Почитать бы что-то по этому поводу! О школах Америки, в Германии – как будто есть такие интересные школы, ушедшие от шаблона… 387
Вчера (22 июля) в газете сообщение: восьмимесячные курсы по дошкольному воспитанию предполагаются 388 . Охотно бы поступила…
387
Очевидно, имеется в виду зародившаяся в те годы в Германии так называемая Вальдорфская (Штайнеровская или Вальдорфско-штайнеровская) педагогика: нетрадиционная образовательная система, основанная на антропософии – выделившемся из теософии религиозно-мистическом учении австрийского философа и архитектора Рудольфа Штайнера (1861 – 1925).
388
С марта 1918 года при Вятских кооперативных курсах (в помещении на Театральной площади) были организованы краткосрочные курсы по внешкольному образованию. Лекции на этих курсах читались «популярно, но в расчете на слушателей, понимающих литературный язык и обладающих известной начитанностью».
Марусина (Бровкиной) свадьба была в пятницу (20 июля). Венчались в гимназии. Я с большим интересом и каким-то особенным (трудно определимым) еще чувством простояла. Они оба как-то особенно просто и хорошо, с глубокой серьезностью отнеслись к этому событию и обряду (венчания). Да, мы еще слишком верующие, и обручения и венчания для нас – Таинства, в которые мы проникаем сердцем – с серьезностью и искренностью…
Сегодня в ночь стало страшно холодно – для середины июля. Моя сиреневая кофточка – для теплой погоды незаменима. Следствие – полная потеря голоса…
День – холодный, сырой, ветряный. Иссиня-лиловые и дымно-серые тучи нависли низко. Только к вечеру, перед закатом, ярко проглянул луч. Живым цветом солнца окрасился угол нелепого верха «Прогресса», изжелта зазеленели вершины тополей…
У меня ощущение осени – холодной, непостоянной. То – с яркими, свежими и солнечными днями, то – с дивными звездными теплыми вечерами, когда до полночи можно просидеть на открытом окне, глядя в тишину притаившихся густолиственных тополей, дыша влагой и ароматом табака, левкоев…