Тайны русской души. Дневник гимназистки
Шрифт:
День смотрит в комнату холодным белым светом. А утра – такие темные! И так вспоминается детство!..
Я ничего не могу делать. Ни читать. Только сижу. Прислушиваюсь. Смотрю – точно своими прежними детскими глазами. На зиму… Нет – на свои прежние ощущения зимы. Точно сон. Только душевный. Как часто спит моя душа!..
В среду это было – 10-го (октября по «старому стилю»). Резкий звонок. Екнуло тихонько сердце. Ну – что это?.. Недоброе?.. Нет – ничего… Тихо…
– Кто там был?
– Тебе письмо. Я отдала маме…
– Что это?.. Кто?.. – мама не понимает.
– Что?.. Дай скорей!..
Она садится на стул –
«Нина, мамочка у нас умерла…» – читаю я… Почему это руки так плохо держат иголку? Я ведь шью. И они разучились подгибать рубчик… Что-то пришло – ужасно бессмысленное. Что нельзя понять…
Я вижу как она (Екатерина Александровна Юдина) умирает. Подождите!.. Плакать и говорить сейчас нельзя. Господи, какое молчание!..
Но ведь это же в самом деле – бессмысленность!.. Я не умею понять. Так недавно – я в кресле сидела и вспоминала всё прожитое там (в Петрограде). И мечтала. О том, как я приеду туда теперь. Привезу тысячи яиц, муки – полный грузовик, масла… И улыбки. И радость. Ах, какая радость! Я люблю их так – всех! Они меня тоже любят. Каждый – по-своему. Я знаю. Ведь даже Миша (Юдин) в какой-то поздравительной приписочке писал: «…Любящий вас М.».
И я мечтала – мечтала о том, чтобы увидать их всех… Каждого обнять, каждому сказать, что люблю, что скучаю о них…
А вот теперь?.. Они – не «все»… И я ничего не могу написать…
Не могу их «так» представить. Иногда начинаю «понимать». И жаль мне их. Как будут они теперь жить дальше? В такое ужасное время. А впереди – всё темнее… Каждый из них сейчас так одинок, так глубоко, так страшно – одинок. И каждый – одинок по-своему. И каждого по-своему – разно – мне жаль их, жаль до краев…
Написать хочется им одно письмо, одни слова хочется сказать каждому. И – немного слов. Очень, очень мало…
Бумага лежит, и перо готово. Открыта чернильница… «Голубчики, милые мои все…» Но они – не «все»!.. И перо не касается бумаги, не оставляет черного следа… Все дела вдруг становятся неотложными – торопят, обступают со всех сторон:
– Слушай! Я – необходимо!.. А я – еще важнее!.. Ну – нет! Меня надо в первую голову! – молчаливо кричат они и требуют, чтобы всё внимание было им отдано – безраздельно. – Тебе совсем некогда писать письмо. И ты, собственно говоря, не знаешь, что написать в письме. Тебе нужно сейчас написать меня, а то я уйду безвозвратно. Ну, живей-живей! Перо готово. Скорей подбирай неуклюжие рифмы!..
– Там тоже свет и тепло ушли безвозвратно, там – важнее, – возражаю я. И слушаюсь все-таки, чтобы не писать письма. И рука выводит неровные строки:
Ах, зачем я больная! – Не смейтесь! – Тоскливо…Я игрушек и сказок хочу!В этот мир, где всё пестро-раскрашено, криво…Неподвижно… а движется… Чу!..И т. д.
А там – надо урок учить английский… Ах, да мало ли еще чего?!. И – письмо до сих пор не написано. Я не могу…
Что-то нелепое и тяжелое налегло… Пришел бы кто-нибудь! Так хорошо бы и спокойно посидеть! Поговорить о чем-нибудь – тепло, серьезно. Только – не об окружающем, не о политических моментах и вопросах…
Пойти, что ли, куда? Я не могу больше без людей!..
Концерт. Но в Церкви?!. Рояль – на месте Жертвенника, рояль – на месте Престола… 406 Там, где когда-то высокая красота чудесных слов возвышала душу, где когда-то (так недавно еще!) звучало: «Слава Тебе, показавшему нам Свет! Слава в вышних Богу!..» 407
406
Речь идет о домашней Екатерининской церкви ВМЖГ.
407
Начальные строки из «Великого славословия» – молитвословия в православном богослужении, основанном на Лук. 2:14.
Музыка – тоже служение Богу. И композиции – тоже Таинство. Но пойти – и услышать там, на этом месте у рояля: «Я жду тебя!.. В восторге сладострастья…»?!. 408
И – подползает тоска. Обратно отдаются билеты…
Но могу ли я снова остаться одна с этой фразой: «Нина, мамочка у нас умерла…»?!. Сил нет!.. А тут еще – эта глупая трещотка Борис!.. И – нудные мелочи обыденной жизни…
Иду к Лиде (Лазаренко-Гангесовой). Пусть – хоть заражусь «испанкой»!.. 409 «Испанки» уже нет. Есть – сухой плеврит. У Лиды – какая-то маленькая пожилая дама: гостья, странно напомнившая ростом и лицом (хотя сходства очень мало, особенно – в лице) – мою «старушку-генеральшу», а голосом – Ольгу Ильиничну Шкляеву. Гостья – и далекий взгляд. Странно помолодевшее лицо. Странно, что я говорю об этом: Лида же такая молоденькая! Но – это уж так. Только – объяснить трудно…
408
Искаженная строка из стихотворения «Уголок» (1900, авторское название «Письмо») Владимира Александровича Мазуркевича (1871 – 1942):Дышала ночь восторгом сладострастья,Неясных дум и трепета полна;Я вас ждала с безумной жаждой счастья,Я вас ждала и млела у окна… Это стихотворение получило известность в качестве текста популярного романса «Дышала ночь восторгом сладострастья…» (музыка С. Штеймана).
409
«Испанка», или «испанский грипп», – самая массовая пандемия гриппа за всю историю человечества. В 1918 – 1919 годах (за 18 месяцев) во всем мире от «испанки» умерло, по разным данным, 50 – 100 миллионов человек, то есть от 2,7 до 5,3 процента населения Земли.
Ну – конечно: обо мне «сегодня думали», меня «ждали», меня «видели во сне»… Сегодня – «особенно тяжело»… Ведь – «все кульминационные точки всегда связаны со мной»…
Мы говорим с «Полинькой», с гостьей. Мы «смотрим» какую-то книжонку – с картинками… Нам тяжело. Каждой – от своего… Горя?.. Нет, это что-то хуже…
– Надо на всё смотреть в исторической перспективе: всё – пустяки в сравнении с вечностью…
– Я часто говорю себе так. Только…
– Да: только… Вот и убеждаешь себя, что всё это – буря в стакане воды…
Это были удивительные минуты, когда казалось, что там, в неведомой стороне, за словами – сердце понимает и говорит с другим…
Вчера (28/15 октября) была на телеграфе. Как я далеко ушла уже от жизни этих дежурств, от тех, кто там живет! Там все – уже не только чужие, а даже незнакомые. И место за (пишущей) машинкой – не мое место… Не надо возвращаться туда! Это был необходимый этап – в моей материальной и душевной жизни. Но он пройден… Только – жаль его, Ло… Но может быть, и он почувствует при встрече как-нибудь, что я от него уже далека, что то (время) осталось в прошлом. И потому – прекрасно…